Обычно Алеа почти сразу забывала о своих злосчастьях и в другой раз сглотнула бы слезы, плюнула на угрозы мясника и даже не подумала бы убегать из селения. Сколько раз она попадалась на воровстве, как часто ее прилюдно унижали! Алеа давно привыкла к жестокости саратейцев и научилась замыкаться в себе, как черепаха в своем панцире.
Но сегодня броня не выдержала. Алеа не понимала, что с ней, но на этот раз ей сделалось не по себе, — так что лучше было убежать в ланды и побыть в одиночестве. Сегодня девочка ощущала себя слабой, уязвимой и ужасно усталой. Ей больше не хотелось бороться, словно она к тринадцати годам исчерпала весь запас воли и терпения и тонкая ниточка ее непутевой жизни внезапно оборвалась. Не нужна ей такая жизнь, кончились силы…
Алеа вздохнула и принялась раскапывать песок, решив все-таки выяснить, что он скрывает.
В те времена ночи были совсем другими. Если бы вы улеглись на вершине вот этого холма, то услышали бы все, что сегодня умолкло или стало неразличимым за шумом и грохотом, сотворенным людьми. А тогда в ночи пел ветер, он то свистел, то стихал на мгновение, шелестела листва, в кронах деревьев попискивали птицы, щелкали и скрипели неутомимые цикады. Тихонько, как заговорщики, перешептывались лютены — духи деревьев, и все эти звуки сливались в тихую колыбельную, рождавшуюся в сердце леса.
Имала спала в своем логове, свернувшись калачиком, и слышала сквозь сон, как уходят на ночную охоту самцы, в животе у нее то и дело шевелились волчата, как будто им не терпелось покинуть наконец материнское лоно.
Таймо медленно подошел и ласково потерся об нее плечом, прощаясь перед охотой. Он хотел показать, что понимает ее тревогу и усталость и скоро принесет ей вкусной еды. Но Имала, повинуясь материнскому инстинкту, заворчала, исподлобья посмотрев ему вслед. Она никогда еще не рожала, но почему-то знала, что будет очень больно, а потом понадобится много терпения и сил, чтобы малыши выжили. Возможно, в памяти волчицы жил опыт ее собственной матери, и он говорил: сейчас ей следует поспать.
Поздно ночью где-то далеко послышался вой другой молодой волчицы, и Имала успокоилась. Ее убаюкивало это нежное пение: звуки то взлетали вверх, то падали вниз, голос звучал призывно и сильно. Имала и раньше слышала эту волчицу: они никогда не встречались, но ее ночная песня успокаивала и убаюкивала.
А в это время Таймо и его серые братья в самой глубине леса уже подбирались к оленю, отбившемуся от стада. Таймо медленно и бесшумно полз на брюхе, то и дело замирая в такт ночным шорохам чащи. Из его пасти текла слюна, от голода и возбуждения бока ходили ходуном, вздрагивало брюхо. Другие волки неслышно заходили справа и слева, чтобы окружить добычу, но олень что-то почуял и замер на месте, подняв голову. Уши уловили чужой посторонний шорох, чуткий нос — опасный запах, и олень кинулся вскачь, ища спасения в темноте среди деревьев. Охота началась.