Я посчитал, что самое время будет покинуть его опасную компанию и броситься наутек. Так как дорога через прихожую, в которой спал Кацпер, была занята, я открыл окно и по карнизу спустился на улицу. Со мной был мой кошель, и я питал надежду на то, что в трактире получу коня, который и позволит мне быстро, раз и навсегда покинуть эту сторону. Но, только лишь я вышел из проулка, как увидел знакомую уродливую тень.
- Могу ли я господину в чем-нибудь помочь? – умильным тоном спросил Мыкола, явно ожидавший меня здесь.
Единственное, что пришло мне в голову, это было признание в том, что выбрался я в поисках девки, способной сделать эту ночь поприятней. Не успел бы кто и пары молитв прочитать, как мы очутились в сандомирском доме терпимости. Мыкола выискал для меня Ганку, девицу лет, возможно, пятнадцати, но в своей профессии, похоже, весьма оборотистую, хотя, на мой средиземноморский вкус, уж очень от нее кошачьей мочой несло. Однако, поскольку все мои мысли были Маргаретой заняты, не мог я с головой в разврат пуститься. Я заплатил Ганке, чтобы побыла со мной с четверть часика, ничего ей не делая, сам же мыслями улетел в имение, к таинственной девушке…
* * *
Утром пан Пекарский ни словом не упомянул о моей ночной эскападе. Мыкала как сквозь землю провалился, так что я подумал, что все случившееся обойдется без каких-либо последствий.
Пробездельничав по моей просьбе еще один день, поскольку мне хотелось осмотреть исторические памятки города, неоднократно той же историей испытанного (мне рассказывали про особенно жестокие нашествия татар), осмотрев коллегию, замок, а еще коллегию отцов иезуитов, на следующий день мы выбрались в обратную дорогу. Кацпер ехал впереди, мы же держались слегка сзади. Похоже, пан Михал никаких разбойников не опасался, будучи с ними, что доказывал мой случай, в наилучших отношениях.
Впрочем, ехали мы через край многолюдный, плодородный и особенно богатый, по сравнению с которым моя каменистая Италия казалась бедной родственницей, к тому же измученной неустанными войнами, перемещениями войск и грабежами мародеров. Здесь же, как утверждал мой cicerone, память о каких-либо войнах почти что стерлась из людской памяти. Три столетия прошло после последнего татарского наезда, войны велись где-то там, на инфлянтских или молдавских рубежах, а если какой неприятель и поднимал руку на Речь Посполитую, быстро уходил отсюда, словно побитый пес. Ну да, случались внутренние рокоши и разборки, только они представляли собой, скорее, привычные развлечения, чем реальную угрозу существования державы. Так что жили полячки как у Господа Бога за печкой, спокойные в сегодняшнем дне, уверенные в дне завтрашнем, уверенные в постоянной, хотя, скажем, и ничем не обоснованной, опеке Христа и его Родительницы, совершенно не осознавая того, каким болезненным был опыт иных народов, считавших себя перед тем избранными. Если, в соответствии с пророчествами зеркала, в эту страну должны были прийти ужасные испытания, то трудно было представить столь неприспособленный к ним народ. Войск, не считая приватных отрядов, здесь было мало, налоги смешные, королевская власть – иллюзорная, а эгоизм щляхетской братии – непомерный. Если случался великий король, а таким, как утверждал Пекарский, был преждевременно скончавшийся Стефан Баторий, он как-то держал в руке всю эту разбушевавшуюся компанию. В ином же случае…