Здесь я пропущу парочку милых эпизодов, для сути моего рассказа мало чего значащих, кроме того, признаюсь, что если даже я и грешил против шестой заповеди, то делал это бкз особого усердия. До сих пор я был крепко влюблен. И наверняка с взаимностью.
Через пару недель я получил письмо от госпожи Вандом, чрезвычайно нежное, но вместе с тем наполненное беспокоящими сведениями. Агнесса писала мне, что il dottore исчез, дом продали, а про Учителя и его громадного Магога пропал всякий слух. Неужто умерли? Такое мне не казалось правдоподобным. Скорее, уж, мой наставник где-то спрятался, не желая оставаться на виду в качестве легкой цели для наемных убийц, независимо от того, наслал их Георгий Рандопулос или кто-либо другой.
Так что, в основном, я сидел в нашей квартире, складывая для моей Агнессы стихи и рисуя картинки из нашего путешествия.
Твой образ летучий все время в глазах моих имею,
Он весь такой четкий, вот только что-то грудь мне сжимает,
Не хватает мне чего-то, все время выискиваю чего-то глазами,
А в двери сердца стучится любовь с лицом ангела…
А вот Алонсо, казалось, ни о чем не тоскует – наоборот, он чувствовал себя будто рыба в воде, мутя в головах у богатых и красивых дам, которых, как я уже упоминал, в Венеции хватало.
Но его настроение не передавалось англичанину Ленноксу. Казалось, будто бы женщины ему вообще безразличны. А мужчины? Загадка! Ну да, он водил своими водянистыми глазами за огненным испанцем, но никогда не слышал, чтобы вздыхал.
Я мало чего до сих пор слышал о содомитах, если не считать того, что величайшие титаны в нашей профессии живописца: и Леонардо, и Микеланджело, поддавались этому грешному стремлению к лицам того же пола. Если подобные склонности придавали гениальности их произведениям, это плохо вещало моим художественным стремлениям, поскольку мои стремления концентрировались исключительно на женщинах.
Ради краткости прибавлю, что, похоже, сам я был не во кусе Дэвида, и никаких предложений от него не получал. Впрочем, его интересовали только лишь книги и старинные церкви, пил он мало, в кости не играл, а когда не читал, то отправлялся на прогулку в одиночку. Весьма милый компаньон. Хотя, при всей своей обычной молчаливости, когда только желал, он мог с легкостью устанавливать контакты, тем более, такие, которые могли пригодиться в нашем деле. Он умел слушать, когда необходимо – польстить; и если у него возникало такое желание, любая компания была ему открыта.
Что же касается Гога, то, по обычаю многих слуг, свободное свое время он посвящал сну. Как только появлялась такая возможность, он сворачивался в клубок, будто кот, и проваливался в летаргический сон. Но даже и в глубоком сне, а я пару раз был тому свидетелем, он оставался настороже и в мгновение ока просыпался, сразу же готовый действовать. Достоинством такого вот сна про запас было еще и то, что когда приходила пора, он чрезвычайно долго мог бодрствовать, не поддаваясь усталости.