– Что нам время попусту терять, – прошептал он и попытался снова свалить негритянку.
– Пусти меня, бессовестный, пусти! Погубить меня хочешь, гад? Пусти меня, иди своей дорогой, я тебя знать не знаю!
Педро не отвечал ей, по опыту зная, что такие, как она, всегда поначалу строят из себя недотрог: у этой тоже, наверное, есть парень. Педро и в голову не приходило, что попавшая ему в руки негритянка – девица. Она продолжала сопротивляться: кусалась, отбивалась, колотила кулачками по груди насильника.
– Да чего ты трепыхаешься, дуреха? Все равно не пущу. Уступи лучше по-хорошему. Твой дружок ничего не узнает… Никто ничего не узнает… Зато будет что вспомнить…
И он, стараясь разжечь ее и одновременно укротить, не переставал гладить и ласкать ее, руки его скользили по ее телу, с силой прижимая его к земле.
– Пусти, пусти, пусти… – твердила она одно и то же.
Педро дернул кверху подол старенькой ситцевой юбки, обнажив крепкие крутые бедра, попытался разомкнуть ее колени. Тут негритянка рванулась, но, словно ослабев от настойчивых прикосновений его рук, жалобно проговорила:
– Отпусти меня, я еще ни с кем… Пожалей меня… Найдешь себе еще кого-нибудь… Я боюсь.
Педро взглянул ей в лицо. Она плакала от страха и от того непонятного, впервые изведанного чувства, которое заставило напрячься ее груди.
– Ты что, правда – нетронутая?
– Клянусь Господом нашим и Девой Пречистой. – Девушка скрестила пальцы и поднесла их к губам.
Педро был в нерешительности. Под руками – напрягшаяся грудь. Крепкие бедра…
– А ты не врешь? – снова спросил он, ни на минуту не переставая поглаживать ее.
– Ей-богу, не вру! Пусти меня, мать давно ждет.
Она заплакала, и Педро стало жаль ее. Но жалость в нем боролась с вожделением, и, щекоча ее ухо губами, он шепнул:
– Я потихоньку…
– Нет! Нет!
– Уйдешь, какой пришла, обещаю!
– Нет! Будет больно, я боюсь!
Но он все ласкал ее, и щекочущая волна мурашками поползла по спине. Она поняла, что, если и на это не согласится, он овладеет ею по-настоящему и прощай тогда девичество…
Потом, когда Педро снова потянулся к ней, она как ужаленная вскочила на ноги:
– Тебе мало, подлец? Доконать меня хочешь?
И зарыдала в голос, и воздела руки к небу, точно и впрямь лишилась рассудка: ничем, кроме крика, слез и брани, не могла она защититься от Педро. Но лучше всего защитили ее полные ужаса глаза, глаза зверька, которому не отбиться от хищника покрупнее. Желание в нем угасло, а тоска, снедавшая его весь вечер, вернулась, и потому он спросил:
– Если отпущу, придешь завтра?
– Приду.
– Все будет не взаправду, как сегодня…