К вечеру одиннадцатого дня жизни Лэрри Монфорда Маргрет открыла глаза и заговорила ясным спокойным голосом, впервые за последнюю неделю.
— Привет, — сказала она тихо. — Привет, дорогой.
— Здравствуй, любовь моя. — Он наклонился и поцеловал ее. Заглянув в черную бездну ее глаз, спросил: — Тебе лучше?
— Я прекрасно себя чувствую, дорогой. Все мне кажется просто восхитительным.
— Ты сама — чудо, — сказал он.
— Как наш милый малыш?
— Понемногу набирает вес.
— Думаешь, он будет атлетом?
— Непременно.
— Красавцем?
— Кумиром женщин.
— Добрым и замечательным, как его отец?
— Храбрым и красивым, как его мать.
Слабо улыбнувшись, она сказала:
— Все теперь кажется таким прекрасным. Обед в китайском ресторане, и наши прогулки на яхте, и наша любовь. Помнишь, как мы тушили на костре моллюсков, завернув их в водоросли, и как искали в песке наконечники стрел… А наша свадьба, дорогой? Помнишь, как Фрэнсис Треливен бренчала на расстроенном пианино, ты тогда был ужасно серьезный а маленький мистер Блассингейм прыгал вокруг нас по всей гостиной… Счастье, дорогой… счастье.
Она засмеялась. Смех был высокий и радостный. Однако через мгновение он превратился в кашель. Она попыталась сесть, но не смогла. Не отрывая от него блестящего взгляда, Мар сотрясалась от кашля, который становился все слабее и слабее, а глаза, между тем, сияли все ярче и, казалось, видели что-то недоступное ему. И не было в них ни страха, ни обиды, ни сожаления. «Счастье, дорогой…» — шептала она между приступами кашля и, наконец, очень спокойно — почти умиротворенно — закрыла глаза.
Красное солнце купалось в водах залива. Гай стоял у окна и смотрел на красные паруса, которые покачивались на красных волнах.
Он услышал, как в комнату вошел, глухо стуча по линолеуму тяжелыми башмаками, доктор Келси. Он что-то сказал Фрэн Уолкер. Зашуршали накрахмаленные простыни. «Гай…»
— Посмотри, какое солнце.
— Хочешь, я отвезу тебя домой?
— Нет, спасибо я пройдусь пешком. — Он повернулся и вышел из комнаты, не взглянув на кровать.
Когда он проходил по коридору мимо Иды Приммер, сидевшей за столиком дежурной медсестры, она сказала: «Я очень рада, что сегодня миссис Монфорд чувствует себя лучше». Он ответил: «Да, ей сейчас хорошо», — и спустился на лифте на первый этаж.
Раскинулись под теплыми лучами заходящего солнца огромные вязы. Уже целую неделю съезжались в Ист-Нортон первые отдыхающие. Одетые в бермуды и яркие рубашки, они со смехом толкались на тротуаре. Он их не замечал. Он думал, что вот, когда Джулия умерла, позвонил мистер Худ из похоронного бюро и спросил, на какую сторону она зачесывала волосы, а он не помнил. Мистер Худ попросил принести ее любимое платье, а ведь она всегда предпочитала рубашку и брюки. Нет, это не пойдет, сказали ему. А Мар совсем не носила пробора. Это он знал точно. Но любимое-то платье у нее должно быть… Только бы вспомнить.