Мар оторвалась от стены, где стояла все это время, прижав ладони к штукатурке. Она направилась к кровати, и Гай впервые заметил тревогу в ее черных глазах, судорожные движения рук и неуверенность походки. Он видел, как она опустилась на колени, уткнулась в высохшее тело Лэрри и затряслась от рыданий. Гай подумал, что сейчас не время для разговоров о поездке в Атланту… Мар хочет побыть одна, ему лучше уехать. Когда он вышел на улицу, падал легкий ноябрьский снежок и таял, едва коснувшись земли.
…Бесполезно пытаться разделить его страдание… уже не установить контакт, не пробиться через стену, которую воздвигла между ними болезнь. Когда им еще легко было вместе и когда они еще могли смеяться, она сама вела любовную игру, целуя все его тело, лаская его до тех пор, пока он, наконец, глубоко вздохнув, не говорил: «Какое проклятие — не чувствовать себя мужчиной. Все знают, что у меня не может быть детей — я несу этот крест всю жизнь, — а теперь вот даже не могу переспать с собственной женой. Она вынуждена заниматься со мной любовью, как какая-нибудь развратная женщина с маленьким мальчиком…»
Маргрет успокаивала и целовала его. Она чувствовала, что и такие минуты близости продлятся недолго. И, если они приносят им радость, значит это хорошие минуты. В Атланте, когда он еще мог сидеть, она катала его в кресле по большому больничному саду, где цвели азалии. А иногда они сидели на освещенной солнцем бетонной террасе, она читала ему и говорила о том, что будет завтра, в следующем месяце и даже в следующем году, говорила даже о детях и старости. Бывало, он возбуждался, тогда она подсаживалась к нему поближе и утоляла его любовь. Однажды он попытался овладеть ею. Но не смог и заплакал жалобно, как ребенок. В первый раз он тогда заплакал, правда, тут же смущенно засмеялся и сказал: «Это, наверное, последнее, чего хотел бы лишиться мужчина… кроме жизни, конечно». Она вспомнила об этом сейчас. «Кроме жизни…» И вспомнила еще стихи Хосмана: «В жизни, конечно, нечего терять… Но молодые думают иначе… А мы были молодыми».
Они еще молоды, идет лишь четвертый десяток, конечно, им есть что терять в этой жизни, но она должна все понять и со всем смириться и не плакать так больше… не стоять здесь на коленях, уткнувшись лицом в больничное одеяло… Она должна поспать… Поехать в Атланту… Она не должна больше прислушиваться, как рвется ее исстрадавшаяся душа, как в голове у нее все кружится и разваливается на части… какой-то хаос, смятение… когда-нибудь все это вмиг оборвется, и она рассыплется на кусочки, которые уже никогда не собрать.