Открытые всем ветрам, атакуемые водой, морозом и всепроникающими лишайниками, многие городские здания были на грани разрушения. На Спортивной улице вход в один из домов был перекрыт упавшими бетонными панелями. Мародеры и утильщики утащили из города почти весь металл, который они отыскали, оставив после себя комнаты с силуэтами снятых батарей и дыры в уличном асфальте, там, где из земли вытащили трубы и кабели. В многоэтажках на проспекте Ленина лестницы были засыпаны битым стеклом, обои свисали со стен комнат влажными выцветшими лоскутами. На четвертом этаже дома 13/34, выходящего на улицу Курчатова, была сорвана с петель и валялась на лестничной клетке входная дверь квартиры Брюхановых, покрытая толстым слоем пыли. Большая угловая квартира была почти пуста, мало что говорило о людях, которые жили здесь раньше: детская картинка со старинным автомобилем, наклеенная на кафель в темной ванной, одинокая туфля на высоком каблуке на полу кухни. Но с балкона, глядевшего на площадь, все еще видны были над верхушками деревьев буквы на крыше десятиэтажного здания напротив: «Хай буде атом робiтником, а не солдатом!»
На расстоянии 3 км отсюда строительные краны над реакторами № 5 и 6 Чернобыльской станции застыли в том положении, в каком они остановились в ночь аварии. Однако внутри основной части электростанции продолжал работать небольшой штат сотрудников. Когда обретшая независимость Украина начала получать первые счета за электричество, поступающее из России, правительство отказалось от своего решения как можно скорее закрыть оставшиеся три реактора станции (последний из них продолжал работать до 2000 года). Постоянно сокращавшийся контингент каждый день приезжал на ЧАЭС специальной электричкой из Славутича, занимался охлаждением, выводом из эксплуатации и разборкой трех уцелевших энергоблоков.
Я впервые оказался на Чернобыльской станции зимой. В то утро отопление перестало работать, и внутри комплекса стоял пронизывающий холод[1464]. На отметке +10, с «грязной» стороны санитарного шлюза, летел за окнами легкий снег, и два человека в белых комбинезонах и теплых куртках быстро шли по коридору деаэратора, выдыхая клубы пара. На блочном щите управления № 2 три инженера стояли за своими пультами, курили и негромко разговаривали по телефонам. Многие шкалы приборов и сигнальных ламп на пультах были заклеены бумажками с надписью «Не работает». В центре законсервированной панели управления, когда-то непрерывно мигавшей данными, поступавшими с реактора, маленький цветной телеэкран показывал картинку с камер, установленных в машинном зале: там медленно разбирали огромные турбины. Западнее по длинному коридору, который некогда соединял все четыре энергоблока станции, расходился по рабочим местам персонал. В спящем корпусе 3-го энергоблока гнетущая тишина скопилась в тусклых машинных помещениях. Полы все еще были застелены пожелтевшими пластиковыми матами, уложенными в 1986 году во время дезактивации. Мрачный серый свет просачивался через грязные стекла, толстые трубы свисали с потолка, во влажном воздухе стоял запах машинного масла и озона.