– У нас полчаса, прежде чем мы пойдем обедать и потом на поезд, – сказал папа, после чего я достал ноутбук и занялся делом.
Пункт первый: найти окно в графике, пару часов, когда можно без помех слинять. Согласно плану, сегодня наши послеобеденные дела включали встречу с тренером Тао и тур по плавательным объектам «Боевых сусликов». Следующие сборы намечались у них только в декабре, но вся команда вернулась к тренировкам после каникул, и нам с отцом разрешалось поприсутствовать. Завтра в час тридцать у нас был запланирован тур по кампусу университета. (Уж не знаю, обычная ли это практика – устраивать такие туры по воскресеньям, или тут сказалась способность мамы включить деловой тон и заставить всех плясать под свою дудку.) После кампуса мы сразу возвращались в аэропорт и летели домой. Единственный просвет, получается, завтра утром. Зная папу, я догадывался, что он захочет позавтракать в каком-нибудь итальянском ресторане для посвященных, но от этого можно легко отбиться. Я изучил график «Боевых сусликов». В выходные после Дня благодарения расписание зияло пустотами, но, когда я уже собирался махнуть рукой, на виртуальной доске объявлений мне попалось сообщение про коллективный воскресный завтрак «Снова в школу», намеченный на десять утра. Событие явно не предназначалось абитуриентам, но папе об этом знать незачем.
Однако, прежде чем сообщить отцу, надо было убедиться, что время подходит исчезающей женщине, поэтому я залогинился в почте и послал такое сообщение:
Я в Нью-Йорке. Завтра, «Кофе для снобов», в 10 утра? Я буду в футболке с Боуи.
Буквально через несколько минут пришел ответ:
Отлично, до встречи. (Повторяю, я приду с оружием. Если ты извращенец, тебе конец.)
И вот мы в поезде на пути у университету. Парень в углу переходит от стихов к исполнению «Кабинетных баталий» из мюзикла «Гамильтон». У него получается очень даже неплохо, о чем я собираюсь сказать вслух, но тут открываются двери и папа выводит меня из вагона. Я следую за ним через море пешеходов, движущихся гомогенной массой вперед и вверх.
У подножия узкой бетонной лестницы на земле сидит человек без обуви и без носков, с нестрижеными волосами и клочковатой бородой, на коленях у него ксилофон. Человек не играет, просто обнимает инструмент, на лице у него тихое отчаяние, и я гадаю, сколько лет назад он махнул на себя рукой. Когда мы приближаемся, я воображаю, как борода и волосы растут у него в обратную сторону – и, будто исчезающая женщина наоборот, он молодеет, глаза зажигаются, отчаяние в них трансформируется в ожидание, пока наконец он не превращается в маленького мальчика со свежим личиком и целым миром впереди. Подходим еще ближе, и теперь я думаю о том, как это случилось: внезапное увольнение из-за сокращений в компании, наркотики или просто цепочка неудач, а может, мир перед ним просто сдувался, как дырявый воздушный шар, пока не скукожился и не упал смятой тряпочкой к босым ногам безголосого старика, обнимающего старый безголосый ксилофон.