Очень странные увлечения Ноя Гипнотика (Арнольд) - страница 95

– Норберт? – говорит герр Вайнгартен.

Я поднимаю голову и вижу, что на меня смотрит весь класс:

– Что?

– Hast du etwas gesagt?[28] – спрашивает он.

Блин.

– Э-э-э… nein. Ich habe… nichte… sagte… э-э-э, nichte…[29]

Класс начинает хихикать, и тут Дэнни Динглдайн тянет руку, отчего хихиканье усиливается. Он просит разрешения «использовать удобства для большого Nummer zwei»[30] и весь класс взрывается хохотом. Даже Клаус, показавший себя именно таким всезнающим занудой, как мы опасались, – даже он ржет вместе со всеми, а герр Вайнгартен трет виски, и мне, с одной стороны, жалко его, но с другой стороны, вся эта продуктивность меня слегка пьянит.

Не говоря уж о бурбоне мистера Элама.

После ужина в тот же вечер я получаю два письма на ящик [email protected]: эксклюзивное предложение от магазина посуды «Уильямс-Сонома» (ЧЗХ?) и сообщение от КвадратныйКореньБро_6 с вопросом, не хочу ли я купить его футбольные карточки.

Чудеса детской площадки ширятся и множатся.

Я забираюсь в кровать с коллекционным изданием «Не мемуаров» и увеличительным стеклом, заказанным онлайн, чтобы в подробностях рассмотреть фотографии в конце книги. В основном на них Мила Генри с отцом, а потом с мужем, Томасом Хастоном, и, наконец, с их сыном Джонатаном.

Джонатан Генри был художником и писателем, в основном прославившимся благодаря своему жуткому роману «На крыльях тотального хаоса и разрушения», содержание которого полностью соответствовало заголовку. Во время чтения можно было практически осязать огромную тень матери Джонатана, расползающуюся по страницам, и если бы мне предложили назвать писателя, обреченного с самого начала, то первым кандидатом стал бы сын Милы Генри.

Я допоздна гуглю про Джонатана Генри – про его отношения с матерью (горячей поклонницей его изобразительного искусства, в одном из ранних интервью даже заявившей, будто «мир пока не знает, что делать с Джонатаном, поскольку раньше такого еще никто не видел»), про его эпигонские тексты, его противоречивые картины, – и кажется, что передо мной рассыпали пазл из миллиона частей. Непонятно, с чего начинать, но я убеждаю себя, что прорывные откровения возможны только в состоянии прострации, когда мозг сосредоточен на чем-то совершенно другом, – вот тогда-то и настигает прозрение.

Телефон жужжит, пришло сообщение от Вэл:

Вэл: Как прошло со стариком Зобом?

Не в состоянии держать голову вертикально, я падаю на подушку и пишу Вэл, как все было, благодарю ее за подсказку и прошу передать новости Алану.

Вэл: Можно завтра? Он был на практике допоздна, только что завалился спать.