Не вернуться назад... (Кононенко) - страница 16

Можно сказать, что уже вошло в привычку, когда с восхода до захода продолжается обстрел изо всех видов оружия. Это наш минимум. Вот так и живем на этом маленьком клочке земли, прижавшемся к Неве. Живем, сражаемся, не уступаем и не отступаем. Пытаемся хоть немного укрыться от огня: роем траншеи как можно ближе к вражеским окопам. Ближе уже нельзя: гранатами перебрасываемся. Зарываемся в землю поглубже в надежде создать хоть какое-нибудь укрытие и пристанище для отдыха. Но укрытия разрушаются, и мы не находим для себя нигде пристанища. Со стороны может показаться, что на этом крохотном клочке земли нет ничего живого, только беснуется, торжествует смерть. Но это не так. Мы тут живем и воюем. Жизнь у нас, правда, тяжелая, суровая, можно сказать, не человеческая. Сами мы стали неизвестно на кого похожими — закопченные от дыма и гари, обросшие, грязные. Узнаем друг друга только по голосу. По внешнему виду узнать невозможно. Да времени на жизнь тут отпущено не всем одинаково. Кому час, кому день, кому неделю, а кому и больше…

Сегодня я сменился рано. Пришел из боевого охранения в свою яму немного отдохнуть, забыться. Сменил меня Витя Плотников, он, как и я, — бывший пограничник, курсант школы младших командиров из Ораниенбаума, с июля вместе топаем по нелегким дорогам войны.

Я приполз на его место. В яме лежат, прижавшись друг к другу, двое. Яма прикрыта плащ-палаткой. Внутри, подвешенный к стенке, дымит телефонный провод. Он очень коптит: шлейф клейкого черного дыма поднимается вверх, расползается и медленно оседает. Лезет в рот, в нос, обволакивает легкие, и тогда становится трудно дышать. Долго в яме не усидишь, задохнешься. Но сидеть приходится. Снаружи холодно, в яме теплее. На мой приход никто не реагирует. Я молча укладываюсь рядом с теми двумя, прикрываюсь своей плащ-палаткой, закрываю глаза. Ни о чем не думаю. Просто лежу с закрытыми глазами. Три недели в этом аду. Из ребят нашего взвода, прибывших сюда, остались Витя Плотников, лейтенант — командир взвода, его помощник и я. Остальные погибли или ранены. А те, что сейчас тут, — это пополнение. Вначале, когда мы наступали, пополнение приходило каждый день. С ходу оно бросалось в бой без артподготовки и танков (да и где им взяться за Невой!) на эту нейтральную полосу и там оставалось лежать. Единицы с перевязанными руками, ногами, головами уходили в тыл, в госпиталь.

Это случилось примерно через неделю после нашего прибытия. Тогда как раз пытались наступать. Днем по траншеям к переднему краю стали подходить бойцы. Они шли пригнувшись: их, по-видимому, предупредили насчет снайперов. Все были в новом и свежевыстиранном обмундировании, в новых кирзовых сапогах и фуфайках. Это были люди не очень молодые, лет тридцати, тридцати пяти и сорока, солидные. Впереди, пригнувшись, шел их командир батальона. Тоже под стать своим бойцам. Невысокого роста, крепко сбитый, с волевым строгим лицом. Я стоял на посту у входа в землянку своего командира батальона. Когда этот человек появился из-за поворота траншеи, я крикнул: «Стой! Кто идет?» Он негромко ответил: «Свои. Пополнение. — Подошел ко мне, спросил: — Командир у себя?» Я обратил внимание, что у него под расстегнутой фуфайкой орден Красного Знамени, новые плечевые ремни и по три малиновых кубика на защитных петлицах гимнастерки. Несмотря на все эти атрибуты, в нем было что-то, что отличает гражданского человека от кадрового военного. По-видимому, пополнение и его командир были из ополчения. Может быть, они были даже с одного завода или учреждения. Я ответил утвердительно, и он скрылся в землянке. Бойцы стали заполнять траншею. Видно было, что они необстрелянные: они вели себя необычно, оглядывались, часто приседали, кланялись пролетающим пулям и минам. Правда, в это время противник сильно обстреливал наши позиции. А наша сторона почти не отвечала. Вскоре новый командир вышел из землянки и стал негромким голосом и жестами приказывать, чтобы бойцы проходили дальше, не скапливались, занимали позиции и готовились к атаке. Он и сам было двинулся дальше по траншее и, видимо, неосторожно распрямился больше, чем нужно. Щелкнул где-то недалеко выстрел, как пастух ударил кнутом, и командир стал оседать на землю рядом со мной. Бойцы подхватили командира на руки, стали поддерживать его голову, звать: «Петр Иванович! Товарищ командир! Что с тобой? Не помирай!» Помочь командиру уже было нельзя. Из небольшого отверстия над левой бровью по лицу стекала на землю кровь. Лицо медленно покрывалось смертельной бледностью. К этому времени я уже повидал смертей немало. Но этот случай поразил меня своим трагизмом, неожиданностью, горем, такой истинно человеческой любовью рядовых бойцов к своему командиру. Тело его санитары унесли, бойцы из пополнения прошли вперед и рассредоточились по траншеям в ожидании сигнала атаки.