— Я ждала не вас. Там, в воде. И сегодня ночью, в шторм, не вас, не буду обманывать. Но… к сожалению… я жду вас уже очень давно. Долгие годы. Из-за нашего знакомства все это вдруг отошло… к сожалению… Да, к сожалению, потому что к чему все это? Изменить мужу? Бросить его… Видите — муж, муж… снова и снова он, потому что я принадлежу ему и не могу думать о себе, не думая о нем. Опять, как и ночью, я только жду: вдруг что-нибудь произойдет.
Она говорила печально и нервно. Меня это не слишком трогало. Я сказал по дороге:
— Перейдем на «ты».
— А надо?
— Надо.
— Хорошо.
— Здравствуй, здравствуй, любимая.
— Здравствуй.
— Я тебя поцелую.
— Нет, нет… кругом уже много людей.
В самом деле, было людно, но я этого почти не замечал. Так мы и шли рядом, и я все глядел на нее и ощущал ее близость, стараясь продлить уходящие мгновения. Что-нибудь произойдет.
— Пока дойдем до почты, пока позвоним — а спешить не будем, — пока повернем обратно… Будь моей.
— Хорошо, милый.
— И потом. Твоего мужа я отправлю с катером, моих пошлю за покупками или куда-нибудь еще… а сам… подниму паруса, и мы исчезнем.
— Невозможно.
— Почему?
— У меня не хватит смелости.
Она открыто и твердо смотрела мне в глаза.
— Видишь, как жаль, что мы не встретились раньше. Раньше я бы решилась. Тогда, давно. Нет, нет… я не девочка уже. От тебя я тоже ничего не жду.
— И я не жду, но все же…
— Нет, нет… Я согласна, пока мы не вернемся на яхту, я твоя, только твоя. Давай радоваться этим минутам… Видишь, я очень счастлива. Я осталась в живых для тебя… Обними меня за плечи, приноровись к моим шагам. Те, кто идут навстречу, будут завидовать нам, тебе и мне. Потом… потом… что-нибудь произойдет.
Я согласился на эту глупую игру. Рассудок мой возмущался, в голове роились планы — кого и под каким предлогом оставить на берегу, кого и куда услать, как все устроить, но стоило мне обнять ее плечи, и все исчезло. Осталось лишь настоящее, и если бы где-то в уголке сознания не жила мысль, что это настоящее вскоре станет прошедшим, если бы не стеснение сердца, то я мог бы полностью отдаться своему минутному счастью.
Я говорил и не мог остановиться:
— Тери… Терике моя… Я всегда мечтал построить дом, дворец, уже многие годы… Дом с большими солнечными террасами на восток и на запад. Чтоб этот самый прекрасный дом в мире стоял привольно и был двухэтажный. Внизу ничего, только одна комната, просторная зала и плетеная мебель… длинный некрашеный простой стол и зимний сад, чтобы всегда рядом природа… Кухня тоже где-то внизу, и темные мореные ступени ведут наверх, на второй этаж… Я хотел строить и большие высокие дома, окружив ими обширный двор с соснами, с беседкой, увитой розами, с парком. И чтобы человек, выглянув из окна, видел перед собой зелень, чтобы ранней осенью в ванную глядели ветви платанов, отсвечивая золотом листвы. Я не построил ни того ни другого, я почти забыл все, о чем мечтал. Я строил безликие дома-коробки с узкими коридорами, комнатами-клетушками; людям в них плохо, балконы уже грозят обвалиться, а террас нет и в помине. Я разгораживал коммунальные квартиры, тщательно прорисовывая временные перегородки и выискивая в конце коридора место для кладовки. Я хотел открыть доступ солнцу, зелени, воздуху… и изгонял их отовсюду… Я помогал строить норы, и у меня не осталось ничего, кроме отмеренных мне лет жизни и надежды сделать еще хоть что-нибудь; и в мыслях я в конце концов нашел убежище здесь, на Балатоне, и зимой я сплю и вижу его волны, и волны подарили мне тебя, и теперь бог с ними, с балконами и с садами, я люблю тебя. Ты веришь?