Эржи, вероятно, неудобно было лежать, она простонала что-то, потом повернулась и легла навзничь.
Я принялся разглядывать ее лицо в утреннем свете.
На рассвете лица спящих выглядят предательски.
Черты их как-то расслабляются, становятся мягче, если только человеку не снятся плохие сны. Лицо, чертам которого свойственна мягкость, не меняется. Оно такое же, как во время бодрствования, разве что становится еще нежнее, как-то неопределеннее. А лица людей решительных, жестоких — я не раз наблюдал это во время утренних обходов в отделении нейрохирургии — как бы расплываются, приобретают глупое выражение, губы у них распущены, кажется, видишь даже за закрытыми веками, как закатывается глазное яблоко — не лица, а сплошь пьяные маски.
В детстве я жил в одной палатке с командиром скаутов, и однажды на рассвете меня поразило его лицо: оно напомнило мне не очень удачную маску из застывшей лавы, снятую с лица помпейского солдата, лица, искаженного мукой и беспомощностью; временами он скрипел зубами, потому что во сне не мог делать того, что наяву: властно командовать.
Лицо спящей Эржи было много прекраснее, чем наяву.
Обычно в фильмах такие кадры дают крупным планом: спящая героиня. Красиво. Да, но в фильмах киноактриса, играющая героиню, не спит, а лишь опускает веки в соответствии с указаниями режиссера. Спокойная бездумность прекрасна. Такое лицо можно сравнить с головой греческой статуи — вместо выразительных глаз только глазные яблоки.
Лицо спящей Эржи было прекрасным, выразительным и счастливым. Такою я видел ее впервые. Губы она не красила, и сейчас они были бледно-розовыми. Веки без морщин, кожа у глаз и носа не жирная, какой она бывает у спящих глубоким сном.
Я смотрел на нее и чувствовал, что люблю.
Она выехала из дома отдыха в вязаном платье и короткой шубке, я вообще безо всего, так как сел в машину неожиданно, — и вот теперь мы оба лежали рядом обнаженные. Я рассматривал ее лицо и пытался прочесть по нему свое завтра, потому что чувствовал: того, что было до сих пор, теперь не будет, и начнется то, на что я раньше не рассчитывал. Я хотел, я любил эту женщину и боялся ее, боялся скрытого в ней спящего живого существа, которое, очевидно, предназначено мне в спутники. В этот момент я осознал, что был холостяком до сих пор потому лишь, что не находил никого, с кем хотел бы связать свою жизнь, — а теперь такое существо спит рядом со мной.
Я не смел шевельнуться, чтобы не разбудить ее, не смел закурить сигарету — пачка лежала далеко, я потревожил бы спящую; мне давно следовало вытянуть затекшую руку, а делать этого не хотелось.