Было половина шестого. В такую рань Бенце, конечно, еще спит. Я пошла в бассейн поплавать. Когда, вернувшись домой, села завтракать, Аннушка сказала мне, что Бенце уже встал и находится в мастерской. Я зашла туда поблагодарить его за подарки.
Он смущенно пробормотал что-то себе в бороду. Бенце всегда смущается, когда слышит добрые слова, и бесится, когда не слышит их поминутно; благодарность, восхищение, восторг, постоянное выражение этих чувств и восхваление необходимы ему как воздух. Мне известно это давным-давно. Наше супружество постепенно превратилось в союз двух эгоистов: его эгоизм питается сознанием того, что я своей красотой украшаю его жизнь и вдобавок расточаю ему похвалы; мой эгоизм — сознанием того, что он зарабатывает уйму денег и я трачу их, как мне заблагорассудится. Вероятно, он понимает, что наше сосуществование — сделка, основанная на деньгах и моих личных качествах, поэтому мы еще никогда не доходили до взаимных упреков.
Как бы то ни было, но в ту минуту я чувствовала, что, в сущности, презираю его.
Прежде, девять лет назад, когда я выходила за него замуж, мне казалось, что он гений, но постепенно я все больше и больше убеждалась, что мой муж — мелкий, тщеславный, инертный человек и к тому же порядком бездарный.
Он сидел перед моей скульптурой и курил трубку.
Моя скульптура, говорю я, но это, конечно, была его скульптура. Он вылепил ее с меня из глины. Я хмуро разглядывала скульптуру, находя в ней мало сходства с собой. Фигура была изображена во весь рост; следовательно, пришлось утолстить ноги, бедра, сузить плечи, уменьшить голову… Чистая техника. Статуя должна была символизировать движение и выражала какое-то движение, но именно поза ее была мне несвойственна. Я никогда не принимаю таких манерных поз.
Впрочем, у статуи не было ничего общего со мной, хотя Бенце и лепил ее с меня. Еще раньше, когда только намечались формы, я поняла, что он опять дал маху, сделал мягкие округлые груди, по его словам, груди деревенской Венеры, подражая этим Медеши, но не передав его восхитительной прелести, а в линии бедер использовал рисунки Ференци, не передав его загадочной красоты. На меня с пьедестала смотрела неуклюжая корова, и к ее туловищу была приставлена моя голова. Нет, все же я привлекательней, чем эта статуя. А может, мне только так кажется.
— Ты работаешь? — спросила я.
— Конечно. Твоя скульптура уже готова. Но как сделать юношу, у меня нет еще четкого представления.
И он показал мне несколько эскизов. По-моему, они напоминали копии гимназистов с фотографий греческих скульптур. Рисовать Бенце, к великому его огорчению, никогда не умел и всегда старался скрыть это.