На последнюю ночевку мы остановились практически в пригороде столицы, потому что дракару нужно было сгрузить на военной базе какие-то ящики. Поэтому к городу подплывали в утреннем тумане. Местные жители наверняка недолюбливали эту речную дымку, каждое утро пропитывающую влагой все, до чего она могла дотянуться, но в моих глазах туман делал незнакомый город таинственным и прекрасным. Огромное светило, которому местные жители дали имя Ярило, словно выпрыгнуло из тумана, и казавшаяся монолитной дымка испуганно прижалась к воде и, скользнув по глади реки, бесследно растворилась в прибрежных зарослях. Передо мной встал удивительный город. Стены его домов казались легкими и ажурными, а дворцы, словно невесомые, устремлялись, к небу.
Столица брадарского королевства считалась величественнейшим городом в этом мире, хотя, по мнению арабов, самым красивым был Исламбул. Лугус во всех смыслах этого слова был городом контрастов. Поразившая меня при первом знакомстве легкость оказалась лишь ажурной «одеждой», до времени скрывающей от взора врагов основательность и незыблемость. Этот эффект достигался тем, что практически все стены в городе были прикрыты деревянными решетками-шпалерами, на которых рос виноград. И только высокие башенки и купола дворцов сверкали блоками дорогого белого мрамора, ажурность которым придавали узорные пропилы. Глядя на эти башенки, можно было предположить, что арабы правы, потому что мрамор сюда привозили из окрестностей Исламбула – «города ислама», прозванного за внешний вид жемчужиной запада. Арабы в этом мире жили на западе, а кельты на востоке, так что мне приходилось чуть переосмысливать устоявшиеся в моем сознании понятия о восточных и западных культурах.
Особо гнетущим Лугус казался в полдень, когда Ярило нависал над головой, а серые стены домов начинали излучать жару даже сквозь зелень винограда на шпалерах. Хорошо, что форменная куртка имела парадный вариант – белый с серебряным шитьем, а то в боевой черной мне бы в такую жару не поздоровилось.
Внешне я довольно сильно выделялся на фоне прохожих, одетых в некую смесь славянских нарядов и кельтских хитонов. На мне красовалась вышеупомянутая куртка-безрукавка японского стиля. Хорошо, что у поводырей не прижилось кимоно, вот бы я намучился. Под запахивающейся курткой у меня имелась белая шелковая рубаха. Костюм дополняли коричневые шаровары и такого же цвета мягкие сапоги. На широком поясе висел прямой меч, только мешавший при ходьбе.
Мне-то что, а вот постовым у ворот нашей школы сейчас приходится туго – пластинчатые самурайские латы, причем черного цвета, под жарким Ярилом превращаются в духовку.