Прежде всего, необходимо было сориентироваться – куда плыть? Как далеко ближайший берег? И не окажется ли он очередной льдиной или нескончаемой тундрой, такой же безысходной, как и сам океан.
В стороне, напротив острова, алиеноцептивно предполагалась восходящая градация тепла – глубоководные течения казались чуточку эластичнее, дрейфующие льдины – мельче, а нависающий туманом воздух – мягче. По другую сторону острова же вода была словно кисель, течения казались еще неповоротливей, чем здесь. Соваться туда точно не стоит.
Всплыв брюхом кверху, я поплыл прочь от Айсберга. Всколыхнутая вода безжалостно кусала за спину и неприятно затекала в уши. Стиснув зубы, я решился на то, чего никогда не делал раньше. Захватив самого себя за кости бедра, таза, грудную клетку и частично за позвоночник, я воспарил над океаном. Может, из-за угнетенной чувствительности, а может, из-за того, что меня уже попросту нельзя было чем-либо удивить, я, вопреки дурным предчувствиям, не ощутил ровно ничего. Кроме странного сравнения себя с марионеткой. Что ж, всяко лучше сбруи инстинктов…
Царящая здесь атмосфера была мерзлой, невыносимой, не жалующей никого, кто только посмеет ворваться в ее суровые владенья. Даже свет её, казалось, сторонился. Солнце здесь было крошечным, почти не видным.
Летел я очень низко. Плавучие ледяные обломки проносились подо мной, ничего не менялось.
Все это стало казаться страшным сном, который не закончится, пока ты сам не отважишься из него выйти, вдохнув в легкие студеной воды. Встречный воздух беспрестанно обжигал. Пейзаж был прежним. Ничего не менялось. Я чувствовал, что выдыхаюсь, тяга ослабевала.
Отупевшим взглядом я продолжал буравить надвигающуюся дымку горизонта и почему-то никак не среагировал на взбугрившуюся гладь и чью-то обнажившуюся на чахлом солнце огромную тушу, скользкую и лоснящуюся, извернувшуюся и в последний момент неожиданно хлестнувшую по мне хвостовым плавником, размером не уступающим двуспальному матрасу. Жгучий ветер засвистел в ушах.
Пару раз отскочив по касательной от водной глади, как плоский камень, умело пущенный рукой, я снова врезался в воду и, жестоко оглушенный, пошел на дно. Падая, я безучастно отметил мелькнувшую надо мной исполинскую тень. Она приближалась, я различил очертания необъятного рыла кашалота. Его гигантская пасть разверзлась, накрыла меня целиком и мощно схлопнулась.
Вяло упирающимися ногами я ощутил склизкое и конвульсирующее жерло глотки. Она спастически сжималась и разжималась, проталкивая меня вглубь, откуда дохнуло чудовищным зловонием и едкими испарениями желудочного сока. Мои плечи затрещали, сдавливаемые пищеводом, по его нутру прокатился низкий, утробный звук. Над головой забрезжил свет, и меня окатило новой порцией проглоченной воды, что помогла мне протолкнуться дальше, еще дальше, в нишу с эластичными и мажущимися стенами и рыхлым, щиплющим болотом в ногах. Дышать здесь было нечем, а кислота украдкой разъедала ноги. Зато было очень тепло, как в парной. Вжавшись в стенку и подобрав колени подальше от сока, я спешно отогревался. В глазах прояснялось, руки наливались силой. Мощью. Хоть кашалот и проглотил меня, но переваривал его я. Волна за волной по моему телу прокатывалось тупое, опьяняющее удовлетворение.