Однако вместе с этим — особенно в последнее время — он нет-нет, да и замечает в себе неясные оттенки раздражения. То ли его начинает угнетать еженедельная обязанность, то ли он (на всё воля Божья) душевно охладевает к Марте, то ли совсем окостеневает и замыкается в себе, превращаясь в подобие речного моллюска, скрытого от всего мира в непроницаемой раковине.
А сегодня ему вдобавок приснился странный сон, в котором он до изнеможения бродил по странному забытому городу женщин Поля Дельво. Рогов понимал, что этот сон навеян его последним увлечением творчеством бельгийского сорреалиста, о котором он решил написать небольшое эссе, впечатленный одной из картин художника, случайно попавшей ему на глаза. Во сне он шел по безмолвным улицам, загроможденным домами разных стилей и разных эпох. Греческий храм с вычурными ионийскими колонами соседствовал в нем с романскими постройками, с открытых веранд одноэтажных коробок виднелись вдали римские портики, а чуть в стороне — конструктивистский вокзал из стекла и железа. Войдя в один дом, Рогов попадал в плотное окружение салонной обстановки начала двадцатого века; заглянув в другой — мог наткнуться на тяжелые гобелены средневековья и голые едва освещенные каменные стены. Но не это оставило в нем горький осадок по пробуждению, а ощущение пустоты в душе и одиночества.
Улицы были заполнены десятками застывших в ожидании женщин. Женщины стояли на дороге, сидели возле каждого дома, на каждой террасе, но ни одна из них не обращала на Рогова внимания. Так, будто он совсем не существовал для них или был невидим. Рогов останавливался возле одной группы женщин, переходил к другой, замирал у третьей — один и тот же результат. Его словно тут и нет.
— Простите, — пытался он заговорить с кем-нибудь, но и голос его оказывался неслышным. Женщины только недоуменно поворачивали голову и прислушивались, как будто легкий ветерок из-за угла доносил до них слабый отголосок какого-то звука. От этого у Рогова появлялось еще более сильное ощущение потерянности, постепенно перераставшей в отчаяние. Чем дольше он бродил по городу, тем острее оно становилось. Накатывала даже злоба. Так и хотелось схватить кого-нибудь из женщин за локоть и хорошенько тряхнуть — «Вы что, совсем ослепли и оглохли в своей неподвижности!»
Горький осадок остался у Рогова по пробуждению. Он связывал его все с тем же приступом депрессии. И он благодарен Марте за то, что она, улавливая уже, быть может, его настроение, все еще не спешит обрушится на него ураганом вопросов и выяснений, и все также регулярно продолжает приходить к нему каждую неделю, каждый вечер в четверг вот уже столько лет.