— Ух, как я люблю танцевать, как люблю танцевать! — почти выкрикивала она. — Музыка меня опьяняет больше, чем вино. Почему ты меня, Рогов никогда не водил на танцы? Всё дома, да дома. Тоска. Умереть можно. Ну-ка, девочки, дайте жару, пусть здесь всё ходуном заходит!
Заплясали живее, и когда музыка кончилась, разбрелись кто куда. Марта устало опустила руки.
— Уф, совсем плохой стала. Раньше, помнится, никто на улице переплясать не мог. А всё нервы. А нервные клетки, как известно, не восстанавливаются.
— Теперь, говорят, восстанавливаются, — не удержалась, чтобы не уколоть её Рита.
— Правда? — будто и не слыша издевки девушки, спросила Марта. — Вот так и живи: то одно говорят, то другое. То ешь мясо. То не ешь. То ешь масло, а то вредно. А вы ешьте, ешьте, — подтолкнула Марта своих женщин к столику с едой, — не слушайте никого. Когда вас еще так примут? Спасибо мистеру Случаю. Спасибо Риточке. Низкий ей поклон. Если бы не она, ходить бы вам сегодня, бедные мои, голодными, а нам слепыми. А так вы насытились, а мы прозрели, открыли, наконец, глаза пошире, увидели, что есть вокруг белый свет, и что он прекрасен. Ух, — вздохнула она тяжело, — запыхалась. Хочу выпить. Рогов, у тебя коньяк кончился? А что есть еще? Не будешь же ты мне лгать, что ждал меня и ничего не приготовил из спиртного?
— Тебе, по-моему, достаточно, Марта.
— Может, и достаточно. Может, ты и прав. А я, наверное, просто устала. Такое ощущение, будто у меня за спиной были крылья, огромные белые крылья, но их неожиданно обрезали. Я еще машу, машу этими обрезками, пытаюсь, как дура, взлететь, а всё напрасно, только одну пыль вокруг поднимаю. Знаешь, это ведь по большому счету тоскливо очень, тошно. А когда мне сильно тошно, я пою. Вроде споешь — и ничего, душу на струны нанижешь — и легче.
Марта неожиданно затянула песню. Душевно, с придыханием. Голос ее оказался бархатным, приятным. Рогов никогда и не слышал, как она поет. Женщины со второй половины куплета подхватили:
«То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит,
То моё, моё сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит».
Спев первый куплет, Марта неожиданно умолкла. Затихли и женщины. На несколько секунд в комнате воцарилась непривычная тишина. Марта сама же её и прервала.
— Эх, — сказала, — хорошо. Душа трепещет. Сила! Откуда только она в музыке берется? Никто не знает. А я так думаю, что музыка от Бога, и музыка есть сам Бог!
Её душевные излияния нарушили прерывистые аплодисменты Риты:
— Браво! Как патетично! — сказала она с издевкой, на которую только способна беззащитная женщина. — Вы прямо выдавили у публики слезу. Я и сама готова разрыдаться.