– А ты зачем вообще рисуешь? – спросила, нахмурив нежные брови, Янка. Глаза у нее стали темные, серьезные. – Разве фот не сделает картинку лучше?
– Не фот картинку делает, – Мурка покосилась на фыркнувшего Шведа. – А фотограф. А зачем рисую я… Ну, это не просто зуд психики, не просто сублимация – с точностью следовать сладким линиям и подбирать цвета, а…
– Должна быть идея? Смысл?
– Смысл, наверно, в самой жизни. Рисунок, да и фотка – это попытка остановить жизнь. Вернее, увернуться от смерти. А идей у меня нет. Только чутье: чтоб найти, где дыра в потолке. Чтоб вылезти вверх и наружу.
– И посмотреть, что там? – Янка посмотрела вверх, на потолок веранды. Наклонилась и выглянула наружу, в небо.
– Посмотреть? Да. И забрать себе, – созналась Мурка, тоже поглядев в небо.
– Жадина, – нежно сказал Швед. – Да ведь мы все ищем эту дыру, а через нее нашариваем новое. Новый взгляд, новые мысли… Мало кто способен сделать что-то такое, чего до этого никто не делал. А те, кто способен – почти всегда не успевают, – он допил чай и шумно вздохнул. – Жизнь-то вот как чай, на один глоток, если честно-то… Уж больно коротка.
– Ну да, вечности у нас нет. А ты способен увидеть такое новенькое, чего другие не видят?
– Ой, редко, – грустно сознался Швед. – Еще реже я успеваю это сфотографировать. Но ты… Ты, Кошка, как будто открываешь мне эту заветную дверь. Когда ты в кадре, что-то происходит. Иногда.
1
Вечер на опустевших берегах Свири был тих – и тем прекрасен. В небе расстилалось золото и жемчуга, а в реке все это отражалось сквозь серебряную патину. Волны плескались и каждый миг образовывали на поверхности новую непостижимо сложную мозаику золотых, серебряных, жемчужных и синих рефлексов. Синих – это Янка успела купить себе бусики и шикарный темно-синий сарафан с вышивкой, нарядилась, распустила копну волос и, мозаикой отражаясь в мелких волнах, бродила по камешкам вдоль кромки воды, а Швед благодушно ее фотографировал.
Мурку псевдонародные наряды не привлекли – она тосковала по серебристому платьицу для выпускного, которое так и осталось лежать в коробке. Но, может быть, в августе, после зачисления…
Когда Швед пригнал машину к домику, она вытащила из свой сумки футболку и Васькины старые шорты – чем проще, тем лучше. И, конечно, на сердце легче, когда вместо нее во всех зеркалах и окнах отражается Васька. Еще вытащила прихваченные «в путешествие» альбомчик, коробочку акварельки и пару кисточек, и теперь сидела с ними на мостках у бани, далеко выходящих в реку. Толстый полосатый кот, не отходивший ни на шаг, аккуратно поджав лапки в белых носочках, мурлыкал рядом. Иногда переставал, неодобрительно поглядывая вниз сквозь щелки мостков, если волна в темноте под мостками вдруг слишком громко всплескивала. Потом проверял взглядом Мурку и снова начинал мурлыкать.