Ученики малознакомые тоже наворачивают, но помалкивают, только глазами так луп-луп из-за ложки! Такие себе ребята, сырые. Может и выйдет чево толковое, но не скоро.
Я на Хитровке ещё научился в людях разбираться, редко ошибаюсь. Взрослые если да тёртые, там да, а по годкам – ну вот ни разочка почти! Если только в начале самом.
С Мишкой если сравнить, так он и до хромоты этой злосчастной такой уж упёртый был, што прямо ой! Не просто урок сделать, а покажи да расскажи к старшим. Сопит, пыхтит, наблюдает. Понять старается!
Санька такой же. Несколько месяцев всево назад неграмотным почти што был, а потом – шанс! И ого как вцепился! Книжки всякие зачитал, даже и умные. Арифметику, по географии всякое. А когда художество в себе открыл, так и вовсе – на сон время жалеет.
А ети нет. Такие ещё, што детство в жопе и промеж ушей играет. Ме-едленно будут расти. Может, и станут мастерами добрыми, но не шибко скоро. Страшно им наверх-то тянуться, в учениках уютней. Проще.
— Ох и вкусно! — похвалил я хозяюшку и облизал со смаком деревянную ложку.
— Добавку? — подхватилась Марья.
— Ну… там пирогами пахнет?
— Не ошибся, — заулыбалась баба, — с вареньем малиновым!
— Тогда нет! Иначе пироги не влезут!
За чаем уже и поговорить можно, неспешно.
— Устал я, — пожалился люду, отдувшись на чай в блюдечке, — не так встал, не так сел… Охо-хонюшки! Грехи наши тяжкие!
— Сам же? — поднял брови Федул Иваныч.
— Сам, но от того не легче. Вот ей-ей, к прогимназии проще готовиться! С книжками што? Прочитал, промыслил, в голове уложил, и всё – запомнил даты исторические или там аксиомы геометрические. А тут, — вздыхаю горько, — жизнь! Вся жизнь на господский манер, тут постоянно про себя помнить надо. Сесть, встать, стул подать бабе. Говорить не по человечески, как вот с вами, а по-господски.
— Стул? — задивился Антип Меркурьевич.
— Агась! Положено так по ети… этикету господскому. Вроде как баба вовсе уж безрукая и безмозговая. Много дури такой!
— А ну-ка! — заинтересовалась хозяйка.
Ну што… повеселил! Про вилок кучищу рассказал, про рыбу ножом, про такое всякое.
— Сами себе понапридумывали всево, — подытожил Федул Иваныч, который явно не всему и поверил, — штоб только от народа больше отличий иметь.
— Как тебе с опекуном-то живётся, — поинтересовался Мишка, — если помимо манер господских?
— Да ничево так, недурственно. Хороший дядька, добрый. И такое, штоб руки распускать или розги, вовсе нет. И жена ничево так. Не Марья, канешно, но как для из господ, так и ничево.
— Для господ – да, — согласился Чиж, — ничево. Но очёчки её! Как зыркнет из-за стёклышек, так у меня ажно ноги отнимаются! Не злая баба, даже и приветливая, а вот поди ты! Зырк – и всё! Я когда обедать хожу туда, так дурак дураком! Чем больше она старается со мной общаться, тем я дурее делаюсь. Роняю всё на себя, невпопад говорю. Очёчки чортовы!