— Для вас! — высокий господин раскидал работяг, которые начали уже было хватать его за грудки, переходя на личности, и лёгким движением тренированного тела взлетел на невысокую трибуну. — Библиотека фабричная проста, а среди вас что, гимназисты имеются? Вот под уровень вашего образования и формируется книжный фонд! Что вам, сочинения господина Толстого или гимназические учебники?
— А хоть бы! — отозвался всё тот же паренёк, глядя снизу вверх задиристым воробышком.
— Будет, — легко пообещал господин, успевший потерять трость и верхнюю пуговицу на подбитом бобровым мехом пальто, — для этого нужно было устраивать стачку? Большую часть вопросов можно решить, просто обратившись в фабричную администрацию!
— Замыливает! — перебил яростно господина представитель Иваново-Вознесенска. — У нас так же – пообещали всего, да кое-где и пошли на уступки, аккурат перед Рождеством. Народ-то погудел, да и отшагнул назад. А там и всё! Как дали господа слово, так назад и забрали.
— И, — текстильщик усмехнулся зло, — казачки на постой встали, да аресты пошли, да порки массовые. Хотите?!
— Суд! — господин попытался нависнуть над агитатором. — Судьбу бунтовщиков должен решать суд! В любом государстве во главе угла стоит Закон!
— Закон, — парировал текстильщик, — который господа придумали для защиты своих интересов! — Ну! — представитель Иваново-Вознесенска склонился с трибуны над толпой. — Ваше слово!
— Стачка! — многоголосо прогудела толпа. Представителя фабричной администрации сдёрнули с трибуны и выпроводили прочь, по пути награждая тычками.
— Штрафы! — вскочил на трибуну тот самый паренёк, ратовавший за библиотеки. — Вот где самое зло! За дерзость и дурное поведение, за непосещение церкви, за нарушение в помещениях тишины и спокойствия, за оскорбление старшего, за пронос спичек…
Дли-инным оказался списочек, я устал записывать.
— …до трети заработка на штрафы уходит!
— Што-то я тебя не знаю, паря, — меня приподняли за шиворот, и усатая физиономия подслеповато уставилась в лицо, — никак подосланный?
— Окстись, дядя! — у меня ажно горло от возмущения перехватило – я, и подосланный! — Егорка я Панкратов, дядя Гиляй у меня в опекунах!
— Тот самый? — недоверчиво спросил работяга. — Владимир Алексеевич? А ты што? Скажешь ишшо, што от газеты послали!
— Не! Сам, — выкручивать не пытаюсь, в такой толпе бесполезно, — репортаж хочу написать. Услыхал, што у вас стачка, вот и пришёл.
— Н-да! Надрать бы тебе уши, паршивцу! — он отпускает меня наконец-то, демонстративно отряхая руки, но поглядывая вполглаза. Чуть погодя нашлись в толпе знакомцы по кулачным боям, и тогда всё – признали.