— У человека наказ, — строго сказал Степан, — есть или нет у нас процент — это начальство мало касается. Отдай работу, и все. Обскажите, что и как. — И, помедлив, добавил: — И попало же вам заданье! Ну что о нас писать? Мама, ты покажи фотокарточки всей родни нашей, может, там чего подходящее сыщется…
Я знаю теперь всю родословную Твороговых. Знаю и о том, как тяжко и долго переживала мать грянувшее горе — Степан у нее был единственным сыном, а «сам» без вести пропал в «нонешнюю войну», и все-таки, все-таки…
— Вы на охоту набивались, чтобы посмотреть, как это я без рук стреляю? — с усмешкой прервал мои размышления Степан.
— Да… собственно, нет, — смешался я, — просто хотелось пройтись по уральской тайге, посмотреть…
— Посмотреть? — сощурился Степан. Он наклонил голову, откуда-то из-за ворота вынул губами рябчиный манок, привязанный за ниточку, и запищал. В кустах ему тотчас задорно откликнулся петушок и, хлопнув крыльями, поднялся с земли. Глаза Степана оживились, и он подмигнул мне: — Сейчас прилетит! Тут их пропасть, рябчиков-то…
Степан еще пропищал, и рябчик, сорвавшись с ели, подлетел к нам, сел на гибкую иву и огляделся с задиристым видом: дескать, которые тут подраться звали?
Степан сшиб его с куста, неторопливо продул ствол ружья, вложил новый патрон и, ничего не сказав, пошел дальше, подобрав на ходу птицу.
Когда мы поднялись на гору, он остановился и тихо молвил:
— Вот, смотрите, раз хотели…
И я посмотрел. Передо мной, насколько хватало взгляда, были горы и леса, с паутиной просек, запетленные реками и речушками, в глубоких распадах и логах. Строгий покой угадывался в слегка засиненной дали, величием наносило от огромности того, что виделось глазу. А здесь, на горе, слабо шуршали опадающие с берез листья и трепетал полураздетый осинник, долились от тяжести кистей к земле рябины, в которых незлобно переругивались трескучие дрозды да тонко, умиротворенно потинькивала пеночка.
— Так что же вы решили? — неожиданно задал мне вопрос Степан.
Я пожал плечами:
— Не знаю. — И тут же признался: — Мне будет трудно писать о вас, наверное, ничего не выйдет.
— Конечно, не выйдет, — уверил меня Степан. — Что обо мне писать-то? Что я калека и не пошел милостыню просить, а сам себе хлеб зарабатываю, так это мамкина натура: мы никогда чужеспинниками не были, всегда своим трудом кормились. — Он немного помолчал и вдруг мягко добавил: — Вы не обидитесь, если я вас покритикую маленько? Как говорится, критика — направляющий руль, да?..
— Где уж мне обижаться? И прошу: называй меня, пожалуйста, на ты.