Казак кивает, разворачивает манифест. Начинает его читать громким голосом. Реакция горожан более сдержанная, чем пугачевцев. На руках меня никто не носит – но лица светлеют, народ машет руками, одобрительно кричит. Начинается присяга.
Оренбуржцы выстраиваются в очередь. Иван записывает имя и звание, люди произносят «клянусь» и целуют мне руку.
– Ваше величество! – сквозь толпу пробивается румяный, бритый мужчина в черном длиннополом казакине. На кожаной лямке через плечо висит перепачканный мазками красок деревянный ящичек – Меня Володимир Непейвода кличут. Обрелось во мне усердие рисовать разные картины. Разрешите – заискивающе улыбнулся живописец – Запечатлеть ваш лик в столь торжественный момент!
Полковники переглянулись, заулыбались. А зря! Тут все серьезно. Пропаганда нового царя среди населения – великое дело. Мы еще с этой живописи лубочных картин наделаем и разошлем по городам и весям.
– Рисуй. И чтобы в точности все было. Народ дает присягу, пишется в списки – я кивнул на усердно корпящего Почиталина, которому даже вынесли из резиденции стол и стул.
– Все исполню, царь-батюшка!
Живописец раскрыл ящик с кистями и красками в стеклянных пузырьках, заткнутых деревянными пробками. Терпко запахло скипидаром и олифой. Покрыв портрет серым грунтом, Непейвода начал рисовать. А я повернулся обратно к отцу Михаилу.
Теперь надо избавиться от священника, ибо то, что здесь сейчас начнется – я заметил, как на площадь стали заводить пленных офицеров – не для его глаз.
– Иди, с богом батюшка, готовь благодарственный молебен – приду – я ласково улыбнулся священнику – Все будет ладно.
Поп осеняет всех крестом, поворачивается уйти…
– Стой! – тут мне в голову приходит не очень приятная мысль.
Священник с тяжелым вздохом поворачивается.
– Кого в многолетиях поминать будешь?
Посла литургии, при оглашении проводящим службу священником 'Многих лет', обычно поминают патриарха, местного епископа и членов правящей династии.
– Кого епархия указала, того и буду!
– Нет! Катьку запрещаю поминать! Грех на ней великий. Покушалась на жизнь мужа свого.
Казачки одобрительно закивали. Михаил оглянулся, помрачнел. Посмотрел вопросительно на паству.
Я решил не дожимать его. Мало ли… Ссорится с духовными властями – себе дороже.
– Иди с богом, вечером буду в храме.
Поп уходит, а на крыльцо поднимаются полковники. Подуров встает справа, Мясников слева. Лысов с Чумаковым встают позади. Появляются и башкирский старшина Юлай Азналин с киргиз-кайсацким ханом Нур-Али. Салавата Юлаева не вижу, зато вспоминаю о Лидии Федоровне Харловой.