— Да ну-у, в Москве-е… Ску-учные они… Не по-нима-ают… Тра-ахнут, а потом морды воро-отят, будто незнако-омы… Даже му-уж, — продолжала девица, но Ен смотрел уже не на него, а на Сона. Тот, в свою очередь, продолжал разглядывать собеседника девицы и бормотал про себя:
— Так, джинсики клеш… волосики длинные… глаза подведены… весь какой-то вихлястый… вроде парень… нет, морда грубая… грудей нет… башмаки армейские…
Девка, что ли?.. Раз журналист, значит, наверное, музыкальный… черт бы их побрал, этих пидоров…
Вообще-то Сон был очень неразговорчив, но привычка «думать вслух» у него наблюдалась. Уже несколько лет Гриценко пытался отучить его от этого, но время от времени Сон срывался и начинал бормотать снова. «Надо будет проследить за ним, — заметил про себя Ен. — Иначе он навредит всем нам. И не только нам».
Самолет уже сел, мягко коснувшись колесами земли. Дверь открылась, и все почувствовали удушливость атмосферы салона… Тем временем манерный опять подал голос:
— Мальчики, а чего это у вас в самолете так говном пахнет?
— Да самолет старый, — процедил сквозь зубы летчик, — говно вроде тебя давно не отскребали…
Пора было выходить.
Из автобиографического отчета Ирины Гриценко, архив группы «Д», код 268045-И
Я не совсем понимаю, зачем это нужно. Сомневаюсь, что кому-то могут показаться интересными излияния души восемнадцатилетней девицы. Но поскольку приказы надо выполнять, я сижу как дура перед этим черным «жучком» с крутящейся внутри пленкой и раскрываю свои секреты.
Меня зовут Ирина Гриценко, лет мне пока восемнадцать, пол от рождения был женским, но от постоянных тренировок и «специальной программы обучения» — читай ежедневной муштры — я уже стала об этом забывать. Впрочем, это не совсем так — мои напарники никогда не дадут мне об этом забыть. Эти два идиота не забывают мне напоминать, что я женщина, каждый раз, когда я делаю какую-нибудь ошибку (к счастью, я их делаю не так много, но все равно обидно). В такие минуты я ненавижу все мужское население этой планеты.
Что касается моих напарников. Мне сложно представить, что мы когда-нибудь будем работать вместе — уж больно мы разные люди. К тому же их отношение ко мне меня просто бесит. Но я перехожу на личности, что, конечно, очень по-женски, но совсем недостойно суперагента, которым я готовлюсь стать.
Кстати, недавно у меня появилась очень правдоподобная версия, почему мой горячо любимый Дед все-таки решил взять меня в Школу. Конечно, я его настойчиво упрашивала, слов нет, да еще и не родился тот мужчина, который бы мог мне отказать, но… Скорее всего дело все-таки в другом. А именно в том, что у нашего Деда есть свой пунктик. Он как воспитанник советской школы контрразведки полагает, что страшнее женщины на военной базе может быть только одно — «детская болезнь голубизны». И дабы его воспитанники не одичали от отсутствия женского пола за четыре года обучения и не начали бы друг на друга бросаться, он согласен терпеть даже мое присутствие. В результате я опять оказываюсь крайней: эти двое оттачивают на мне свое казарменное остроумие (и тайно при этом вожделеют — я же не слепая), а я схожу с ума от отсутствия нормальных ребят. Впрочем, вру: после такой тренировки по боевым искусствам, которая была сегодня, любая мысль об иных отношениях, кроме высокодуховных, кажется мне кощунственной. Ну ничего, отлежусь. А вообще мне иногда хочется сбежать с этой базы и пуститься во все тяжкие. Все-таки выключать молодых здоровых людей на восемь лет из жизни — это со стороны Деда жестоко.