— Вы приехали прямо из Финстермюнца?
Иенач почтительно стоял перед откинувшимся на спинку кресла герцогом и пристально вглядывался в его благородные черты, которые изменились не только от тяжелой болезни… Полковника испугала печать затаенной скорби, которая проступала особенно явственно, когда герцог опускал свои светлые, лучистые глаза.
Иеначу не терпелось узнать, скреплен ли в Сен-Жермене королевской подписью тот договор, на который сам он здесь, в Граубюндене, положил столько трудов. Но, глядя в это изможденное лицо, он, никогда ни перед чем не отступавший, не отважился задать роковой вопрос. И ограничился тем, что, отвечая герцогу, подробно рассказал, как были установлены на время перемирия границы между Тиролем и Нижним Энгадином.
— Австрияки — народ неповоротливый и дотошный: мне пришлось задержаться и даже побывать в Инсбруке, — говорил он. — Будь я здесь, никогда бы мои строптивые товарищи не посмели без вашего дозволения покинуть доверенные им посты и вместо приветствия, на первых же порах встретить вас в Тузисе возмутительным ослушанием. Мне едва удалось оградить вас от самых непозволительных выпадов, — нерешительно добавил он, — не видя другого средства, я вынужден был поручиться всем своим достоянием в том, что товарищи мои получат долг, оставшийся за французским правительством. Надеюсь, вы не поставите мне в укор мою безграничную преданность, — вкрадчиво заключил он.
Содрогнувшись всем телом, герцог глубже откинулся в кресле, и страдальческая складка резче обозначилась на его лице. Его ужаснула мысль о том, какую грозную власть приобретает над ним человек, оказавший ему такую неслыханную и непрошеную услугу. Однако он сдержался.
— Благодарю вас, мой друг, — сказал он только. — Вы не потерпите ущерба, доколе сам я чем-то владею. Я послал Ланье вперед, чтобы он удовлетворил офицеров некоторой толикой денег, боюсь, что он взял с ними неверный тон.
— Он жестоко оскорбил их. В этом я должен согласиться с ними и просить вашу светлость о его отозваний. За его грубые окрики и за насмешки, задевающие лично нас, я на него не в обиде; но мне из верного источника известно, что он оспаривает за моим отечеством, как за малой страной, самое право на существование. Здесь, на собственной нашей земле, он осмеливается презрительно заявлять, что мы лишь ничтожный привесок Франции, — вот от этого у каждого граубюнденца душа переворачивается, и мы не потерпим, чтобы такой человек впредь ел наш хлеб и пил наше вино! Сделайте милость, добейтесь его отставки, — попросил он, смягчая тон.