Молодой человек торжественно снял шляпу, отвесил глубокий поклон и произнес:
— Ваш слуга, синьор Пом… — Тут он осекся, очевидно, решив, что граубюнденский патриций предпочитает утаить свое имя в здешнем краю.
— Взаимно и ваш, господин Вазер, — ответил тот. — Не страшитесь открыто произнести среди здешних гор имя Помпео Планта. Вы, надо полагать, наслышаны о том, что я пожизненно изгнан из Граубюндена, объявлен вне закона, лишен гражданских прав и прав состояния, что за мою голову назначено пятьсот флоринов, а тот, кто доставит меня живьем, получит всю тысячу. Всего не упомню, я разорвал писанину из Тузиса — у тамошних судей-проповедников достало наглости послать мне ее. Но у вас, Генрих, я знаю, нет охоты заработать такую награду. Присядьте же к нам и осушите этот кубок, — добавил он, протягивая гостю чашу, до краев наполненную темным вальтеллинским вином.
Несколько мгновений Вазер молча вглядывался в красную влагу, а затем поднял кубок и, взвешивая каждое слово, провозгласил:
— За торжество права, за справедливое разрешение всех распрей в нашей искони свободной Реции, но прежде всего за ваше благоденствие, синьор Помпео, и за скорейшее восстановление во всех ваших званиях и правах!
— Благодарствую! Но, главное, выпьем за конец нечестивого владычества черни, покрывающей нашу страну кровью и позором.
— Позвольте, — осторожно вставил его собеседник, — позвольте мне, как человеку стороннему, воздержаться от суждения о запутанных граубюнденских делах. Конечно, допущенные при сем промахи и погрешности против правил весьма прискорбны, и я не побоюсь всемерно их осудить.
— Промахи! Погрешности! — вскипел синьор Помпео. — Вот уж не в меру мягкие названия для бунта, грабежа, разора и беззакония. Пускай там кучка черни ломится в ворота моего замка или поджигает у меня амбар — на это я готов закрыть глаза. Как ставить в вину простолюдинам такое озорство, если их всячески науськивали на меня и прокричали меня изменником? Но когда голодранцы проповедники набирают в судьи самое что ни на есть отребье, прибегают к пытке и к показаниям изолгавшихся свидетелей, с которыми не сравнить лжесвидетелей в страстях господних, это уж воистину мерзость перед богом и людьми.
— Вздернуть бы всех проповедников! — пробасил у них за спиной старый слуга, снаряжавший лошадей в дальнейший путь.
— Все вы, цюрихские, на один образец, — продолжал Планта, — у себя дома придерживаетесь в правлении разумной умеренности, как черт от ладана, бежите от новшеств и переворотов. Объявись у вас молодец вроде нашего проповедника Иенача, вы бы мигом заперли его на семь замков в Белленберге или, не долго думая, отрубили бы ему голову. А вот издалека этот изверг представляется вам невесть каким чудом, и ваши цехи рукоплещут его злодействам. Ваш любопытствующий и неспокойный дух услаждается, глядючи, как ярко пылает пламя мятежа, доколе оно не грозит перекинуться на ваши собственные кровли.