Вазер ответил поклоном и некоторое время задумчиво смотрел вслед удалявшемуся по плоскогорью конному поезду. Потом нагнулся за своей записной книжечкой, которая все еще лежала раскрытой у дороги, и, прежде чем захлопнуть ее, бросил беглый взгляд на сделанный им рисунок. Что это? Посередине, между набросками колонн, по-детски неумелой рукой были вписаны крупные буквы, из которых явственно складывались слова: «Giorgio, guardati» [3].
Качая головой, сложил он книжку вместе с всунутым в нее графитом и спрятал в недрах своего ранца.
Тем временем облака сгустились, и небо нахмурилось. Вазер ускоренным шагом продолжал свой путь среди помрачневшего горного ландшафта. Его живой взгляд хоть и останавливался временами на темных, теперь зловеще причудливых громадах скал, но уже не старался, как нынче утром, с неутолимым любопытством запечатлеть в памяти их своеобразные очертания. Мысленным взором он вглядывался в прошлое и, призывая на помощь старые воспоминания, старался дознаться до смысла того, что сейчас произошло. Совершенно очевидно, что слова предостережения были написаны юной Лукрецией; когда речь зашла о Иеначе, она, должно быть, разгадала намерение Вазера завернуть по дороге к другу юности. Тогда она, в сердечной тревоге, верно, удалилась украдкой, чтобы подать молодому вальтеллинскому пастору знак о надвигающейся беде. Она явно рассчитывала, что записная книжка попадется ему на глаза.
От последних впечатлений в памяти Вазера перекинулись нити к его отроческой поре. На сумрачном фоне Юлийского перевала перед его духовным взором встала радующая веселой пестротой картина, главными фигурами которой были опять-таки синьор Помпео с дочкой Лукрецией.
Вазеру представилось, что он сидит на первой скамье темной классной комнаты в доме близ собора в году господнем 1615-м. Стоял душный летний день, и почтенный магистр Землер толковал своим юным слушателям стих из Илиады, заключающийся звонким «magadi» — дательным падежом от слова «magas».
— Magas — означает труба и является звукоподражательным словом, — пояснял он. — Когда я возглашаю его, не правда ли, вам слышится громовый трубный глас в лагере ахеян?
Он остановился у большой настенной карты греческого архипелага и оглушительно рявкнул:
— Magadi!
Столь героическая затрата сил была награждена раскатистым хохотом; магистр выслушал его с самодовольством, не заметив насмешки в одобрении своих развеселившихся учеников. Он-то ведь не подозревал, что этим сценическим эффектом, повторявшимся ежегодно, давненько заслужил кличку Магади, которая передавалась по наследству от поколения к поколению, из класса в класс.