Часто, сидя в одиночестве за письменным столом, он невольно уносился мыслями в прошлое. Снова стоял он в Бербенне перед горящим домом, видел, как его школьный товарищ выносит из пламени поникшую ему на плечо и под бледным ликом смерти все еще прекрасную жену, видел, как неутомимо и безмолвно, не останавливаясь ни на миг, шагает он впереди всех по опасным горным тропинкам, среди зияющих трещинами ледников, и, наконец, так же молчаливо опускает свою ношу на кладбище в Викосопрано, чтобы похоронить ее в граубюнденской земле. Генрих Вазер все крепче утверждался в своей уверенности, что пламя, пожравшее кров граубюнденца, по-прежнему скрытым неугасимым огнем мщения горит в его груди; лишь железная воля до поры до времени сдерживает этот огонь; когда Юрг без единой слезы стоял над гробом своей Лючии, он вместе с ней хоронил и юношескую беспечность, и все добрые чувства, и, быть может, даже простую человеческую жалость. Недаром сердечное сочувствие Вазера не достигло цели, не встретило ответного отклика. Иенач точно окаменел, и последние, чуть ли не единственные за всю дорогу слова, которые он произнес, прощаясь с другом в Сталле, долго тревожили слух Вазера, как зловещий обет.
— Ты еще обо мне услышишь! — на прощание вымолвил Иенач.
Вместе с Юргом в дальнейший путь пошел один только Блазиус Александер. Он же и прочитал молитву над могилой Лючии и при этом так переставил внушающие трепет слова ветхозаветного моления, что Вазер едва узнал их в этом кощунственном призыве к мести.
Блазиус вообще был ему не по нутру. Еще ни разу не доводилось ему встречать такую резкую противоположность своей жизнерадостной, восприимчивой ко всему сущему натуре, и ему было страшно подумать, что Юрг в теперешнем своем состоянии духа находится наедине с этим холодным фанатиком.
Как было сказано, одно горестное известие следовало за другим. Тотчас вслед за бойней испанцы выступили из Фуэнтеса и военной силой заняли всю Вальтеллину. Оба Планта впустили австрийцев в долину Мюнстера, а двукратная попытка отвоевать захваченные земли ни к чему не привела.
В самом Граубюндене день ото дня росла ненависть к вероломным зачинщикам вальтеллинской резни и превыше всего к презренному изменнику Помпео Планта, который, воспользовавшись смутой, снова засел в своем замке Ридберг.
И потому, когда однажды конный гонец привез весть о нападении на замок и убийстве синьора Помпео, Вазер скорее испугался, нежели удивился. Известие прислал ученый законовед дворянского рода доктор Фортунатус Шпрехер, в эту пору бурных политических страстей занимавший почетное и довольно независимое положение; будучи в равной мере противником как испанских происков, так и безрассудных демократических затей, он в часы досуга старался подсластить поднимавшуюся в душе горечь, каждодневно записывая все промахи и злокозненные поступки, коими грешили обе ненавистные ему крайние партии. Делал же он это затем, чтобы с годами не спеша переработать все записи, нанесенные на бумагу под впечатлением минуты, превратив их в подробную и, как он надеялся, вполне беспристрастную историю своего отечества. С этим осведомленным ученым мужем цюрихское правительство поддерживало постоянную связь, чтобы, по словам Иенача, не отстать от века. Осторожности ради законовед посылал свои письма не в государственную канцелярию, а Генриху Вазеру, как частному лицу.