— Правда, на такое положение в мире, которое предсказывал вам Никколо Макиавелли, у вас надежд мало, — с усмешкой заметил он, — зато у вас есть собственный домашний очаг и скромное, но образцовое хозяйство, из которого и великие державы многое могли бы почерпнуть.
Вазер, тихонько покачав головой, заметил, что эти радужные итоги имеют и теневые стороны; так, ему лично тягостно сознавать себя отторгнутым от протестантской Германии; а венецианский правитель, в свою очередь, сочувственно кивнул и заметил, что государственная независимость — дело хорошее, обладая ею, даже территориально малые державы могут оказывать известное влияние вовне, — разумеется, при наличии политических талантов, а их-то и следует развивать, не щадя трудов; но, чтобы вершить судьбы мира, нужна национальная мощь, которой ныне обладает Франция, объединенная своим гениальным кардиналом. Он, Гримани, неоднократно пытался уяснить себе, в чем же существо этого величия, куда уходит оно корнями, и пришел вот к какому неожиданному выводу: на его взгляд, эта материальная мощь зиждется на мощи чисто духовной, без коей она рано или поздно должна сгинуть, как тело, лишенное души, и самым ярким высшим выражением этой скрытой творческой силы, по его понятию, является родная речь и культура.
— Конечно, Швейцарии в этом смысле не очень-то повезло: еще бы — три народности и три языка, — продолжал Гримани, явно имея в виду преимущества Италии. — Однако я за вас не боюсь. Вы связаны между собой другими, не менее прочными узами. Но для своего благословенного полуострова я утешаюсь этим умозаключением. Ныне он поделен между различными, по большей части чужеземными властителями. И все-таки никто не может у него отнять общее достояние и наследие — великолепный итальянский язык и нетленную, уходящую в лучезарную греко-римскую древность культуру. Верьте мне, эта бессмертная душа когда-нибудь обретет свое тело.
Вазеру в корне были чужды эти мистические рассуждения, а в устах обычно столь холодного дипломата, каким ему казался хозяин дома, они и вовсе звучали дико, поэтому, взяв наконец слово, он начал с дифирамба Республике Святого Марка, которая одна во всей Италии по государственной мудрости и правопорядку может сравниться с Древним Римом.
— А что до россказней о судебном произволе и тайных ночных казнях, я не из тех, глубокочтимый друг, кто верит подобным басням, — заключил цюрихский гость, радуясь, что таким непринужденным, по его убеждению, поворотом приблизился к желанной цели. — Потому-то я решаюсь без обиняков говорить с вами о непонятном мне событии, происшедшем вчера на Канале-Гранде, тем паче что жертвой его стал друг моей юности, капитан венецианской службы Георг Иенач, по слухам, пропавший без следа. О происшедшем меня соблаговолила осведомить герцогиня Роган, и, насколько я понял из намеков ее светлости, она подозревает, что капитана за самовольный отъезд из Далмации засадили в Пьомби. Я отказываюсь допустить такое предположение, зная, на каком высоком уровне стоит в Венеции законность и как мягок сердцем ее охранитель, — он учтиво поклонился Гримани, — чьи суждения я к тому же слышал вчера за столом у герцога.