— Вряд ли кто-нибудь более моего рад служить вашей светлости, — ответил Гримани. — И, говоря по правде, именно вам я оказываю немалую услугу, устраняя этого человека. Он давно уже был у меня на подозрении и представлялся мне источником многих грядущих бед, теперь же совершенное им кровавое деяние отдало его в мои руки. Как вы увидите из существа дела, он, по нашим законам, повинен смерти. От меня всецело зависит помиловать его, приняв во внимание смягчающие вину обстоятельства. На такое ваше пожелание с моей стороны отказа не будет, но благоволите сперва выслушать мое мнение об этом человеке. О деле как таковом я попрошу рассказать вам моего достойного друга Вазера. Он только что ознакомился с соответствующими документами, и я рад буду предоставить ему доклад о происшедшем, ибо он втайне обвиняет меня в злостной недоверчивости и оскорбительном презрении к людям.
Цюрихский гость выполнил возложенное на него поручение с дружеским усердием, показав осведомленность в судебных тонкостях. Свою точку зрения он свел к тому, что здесь налицо случай вынужденной обороны.
— А теперь дозвольте мне высказать свой взгляд, — начал Гримани глухим от скрытого волнения голосом. — Я считаю убийство преднамеренным и предумышленным, вполне в духе этой личности. Георг Иенач безмерно честолюбив, мне кажется, он без раздумья сметет любую препону, стоящую на пути его честолюбивых замыслов. Слышите — любую! Военную дисциплину, данное слово, священный долг благодарности. Я считаю его человеком без чести и веры, не знающим удержу своей дерзкой отваге.
Сжато, но еще резче и прямолинейнее, чем давеча Вазеру, изложил он герцогу, какие своекорыстные цели, на его взгляд, преследовал Иенач, убивая своего соотечественника.
Герцог возразил, что такая хладнокровная, последовательная и сложная интрига никак не вяжется с образом непосредственного и горячего сердцем сына гор.
— Этот человек представляется мне неукротимым и прямолинейным, как сама стихия, — добавил он.
— Этот человек рассчитывает каждую вспышку своего гнева, извлекает пользу из каждого порыва страсти! — воскликнул венецианец с непривычной при его самообладании запальчивостью. Он для вас опасен, и, убрав его, я окажу вам огромную услугу.
Герцог с минуту помолчал в раздумье, а потом произнес веско и внушительно:
— И я тем не менее прошу вас помиловать Георга Иенача.
Гримани поклонился, подошел к письменному столу личного герцогского секретаря Приоло, который все время невозмутимо строчил, укрывшись в оконной нише; написав несколько слов на листке бумаги, провведиторе попросил молодого человека доставить его приказ в государственную тюрьму. Герцог Роган добавил, что пошлет своего адъютанта Вертмюллера сопровождать секретаря.