Тут Гримани обратил свои бесстрастные темные глаза на герцога и неожиданно спросил, не соизволит ли его светлость продолжить их разговор без свидетелей.
Роган обернулся к Вазеру и с улыбкой сказал:
— Я как раз собирался просить вас, чтобы вы вместо меня успокоили герцогиню насчет участи капитана Иенача, которому она сердечно сочувствует.
Польщенный таким доверием и обрадованный возможностью сыграть роль доброго вестника, цюрихский гость откланялся и последовал за пажом к высокородной даме, которая с нетерпением дожидалась вестей.
— Лишь из особой преданности вам, благородный герцог, я, против своего обыкновения, решаюсь быть настойчивым и рискую навлечь на себя порицание за неделикатное вмешательство в чужие дела, — начал свою речь Гримани. — Зная, как высоко я ставлю ваши душевные качества, вы поверите, что лишь уважение к ним объясняет и оправдывает столь необычный для меня шаг, хоть мы и помимо того связаны общими политическими интересами.
Только ради вас хотел я обезвредить этого человека. Мне известно его прошлое. Много лет тому назад, представляя мою республику в Граубюндене, я видел его там во главе беснующихся толпищ и ужасался его власти над взбунтовавшейся чернью.
Разрешите мне, мой сиятельный друг, бросить взгляд в близкое будущее. Невольно обращая такой же взгляд на то, что ныне творится в нашей Венецианской республике, я заслужил у нас в совете невеселое прозвище Кассандры. И по заслугам: сам я скорблю, а мне никто не верит. Но не бог Аполлон сделал меня ясновидцем, а разочарованный ум и охладевшая душа.
Вы собираетесь вырвать Граубюнден из-под власти испанцев, и я ни на миг не сомневаюсь в успехе вашего оружия. А что делать дальше? Как после изгнания испанцев совместить намерения Французского королевства, которое вплоть до всеобщего мира ни в коем случае не выпустит из рук этот стратегически важный край, и буйное стремление его дикарей-обитателей к прежней независимости? Ведь Ришелье — простите, я хотел сказать: христианнейший король, ваш повелитель — может предоставить в ваше распоряжение лишь малую часть тех войск, которые необходимо держать в Германии, и вы будете вынуждены набирать солдат в самом Граубюндене, возлагая новые тяготы на страну, и без того истощенную всяческими бедствиями. А это удастся, — мне совестно повторять истины, до которых вы сами, надо полагать, давно додумались, — это вам удастся только при помощи щедрых посулов. Я, по крайней мере, вижу одну возможность: вам самому честным своим словом придется поручиться за то, что, добившись победы, вы полностью возвратите граубюнденцам их исконные владения и прежнюю независимость. Неспроста Ришелье посылает в Граубюнден такого человека, как вы, чье имя сияет незапятнанной честью и чья власть над протестантскими сердцами может заменить целое войско. Думаю, вы согласитесь со мной, что вам предстоят тягостные минуты щекотливой двойной игры между кардиналом и Граубюнденом. При вашем высоком уме, вы, конечно, сумеете путем мудрой политики и дипломатической медлительности мало-помалу привести в равновесие интересы французской короны, которой вы служите, и обещания, данные вами горцам, не изменяя одним и не нарушая других. Но опять-таки при условии, что никто не будет вооружать и подстрекать против вас и Франции обнадеженных вами граубюнденцев. Вы усмехаетесь, ваша светлость! В самом деле, кто в Граубюндене осмелится строить ковы против могущественной Франции или, чего доброго, поднимать открытый мятеж! Вы правы, разумеется, никто, кроме разве этого нечестивца — вашего подопечного Георга Иенача.