В память обо всех, кто остался в том треклятом подвале, хладными трупами лежа на жертвенных алтарях.
– Понятия не имею, Алекс, – развел руками Фарух. – Но я зна…
– Алекс! Дорогуша! – Грибовский спиной перекинулся через кресло. Весь в синяках и кровавых подтеках, он в данный момент душил какую-то зеленоватую чешуйчатую тварь, нависшую над ним. – А ты не говорил, что здесь так вес…
И лейтенанта выдернули из поля зрения Дума.
– Я знаю того, у кого ты сможешь узнать более подробную информацию. – И Фарух, архаичная личность, достал из внутреннего кармана ручку, после чего начеркал ей что-то на салфетке и протянул Алексу.
Тот принял и вчитался: “16 Севен-роуд, Саймон Шульман”.
– И кто это?
– Один мой хороший знакомый, – ответил Фарух, – антиквар. Собирает различные редкости. Твоих кровей, между прочим. Думаю, вы с ним найдете общий язык.
Дум взмахнул рукой, и салфетка исчезла во вспышке лилового пламени.
– Было приятно увидеться, Фарух. – Дум поднялся на ноги и, повернувшись, оценил поле битвы.
Раскиданная мебель, какие-то окровавленные обломки, которые явно использовались как подручное оружие; лежавшие, свисавшие с балок под потолком, воткнутые в кресла, бессознательные, но живые (или немертвые) тела дерущихся. А в центре в боксерской стойке – качающийся, окровавленный, избитый Грибовский. В его правой щеке торчали чьи-то зубы, левый кулак разбух до состояния кувалды, а одежда превратилась в окровавленные лохмотья.
Но лейтенант все еще стоял.
– Фафайфе фифа, форофушы!
А в это время его окружали уже куда более сильные противники, чем те, которых он нокаутировал.
Дум сделал шаг вперед, и стоило его правой ступне коснуться пола, как из-под нее вырвались клубы глубокой тьмы. Ничуть не менее жуткой, чем та, которая расправила крылья за спиной Фаруха.
– Этот светлый со мной, – произнес во всеуслышание Алекс. – Кто хочет оспорить, я в вашем распоряжении.
Секунда, вторая, но никто так и не шелохнулся.
Дум подхватил Грибовского, и вместе они направились к выходу.
– Ты сказал, что ты знаешь, кто я, а я знаю, кто ты, – донеслось Алексу в спину. Фарух говорил при помощи магии, и вряд ли кто-то, кроме самого Дума, мог это услышать. – Ты не годишься для тьмы, Александр. Не годишься для битв, которые грядут. Уезжай.
– Я не могу…
– В обмен на клятву, что ты уедешь из Атлантиды и проживешь хорошую, мирную жизнь, я сниму твой ошейник, Александр.
– Зачем?
Тишина.
Алекс уже почти спустился на лестницу колодца из старого фильма ужасов, как донеслось последнее:
– В память о Робине и Анастасии.
Дум остановился и посмотрел в глаза Фаруху. Они были черные. Такие черные, что ночь перед ними казалась лишь не более чем обласканным юным рассветом золотым небом.