Ей кажется, что сейчас Китти спросит, можно ли Оскару спать с ней в одной комнате. Сара уже об этом думала; когда Джима не стало, она начала стараться все продумывать наперед, пыталась заранее просчитать все подобные решения.
Джим бы сказал, что ему плевать, что там Китти делает, когда она где-то там, но в его доме должна вести себя прилично, а это означает отдельные комнаты.
Сара бы ответила, что все они — взрослые люди; Китти несомненно занималась сексом, и заставлять их спать по отдельности было бы все равно, что принимать дочь за ребенка.
Джим бы возразил, что соглашаться, не познакомившись с Оскаром заранее, — рискованное решение; а вдруг он наркоман? Что, если он начнет ею помыкать, ревновать, окажется собственником? Неужели Сара все равно не возражала бы, чтобы он спал с Китти, даже в таких обстоятельствах?
Сара парирует: она доверяет дочери и считает ее в состоянии принимать взвешенные решения. Она имеет право совершать собственные ошибки, но при этом она всегда, даже будучи ребенком, была мудрее своих лет. Сара не может себе представить, чтобы Китти встречалась с ревнивцем или собственником. А если он таким окажется, что ж, они будут разбираться с проблемами по мере их поступления.
Воображаемый Джим молчит.
Когда это происходит, маленькая искра триумфа проскакивает в ее голове — она сумела его перебороть, переспорила, — пока не вспоминает, что он мертв и она спорит сама с собой. Конечно, Сара всегда будет побеждать в таких спорах. Бедный Джим, бедный покойный Джим, он больше никогда не выйдет из них победителем.
Кто я для них? Чужеродный элемент или клей, который удерживает их вместе?
Иногда я смотрю на них с их дорогущими особняками, масками респектабельности и удивляюсь тому, что так сильно желаю стать частью всего этого. Софи с ее дизайнерским стилем жизни, Сара с ее уютным домом, выстроенным вокруг нее подобно броне.
Неужели именно так чувствует себя человек, который становится частью семьи? Вот оно, значит, какое, это чувство сопричастности?
Правда, мне-то откуда знать. Я везде чужой.
Хотя, по большому счету, мне никогда не предлагали выбора, так что за мной вечно продолжает тянуться старый шлейф: желание окружающих как-нибудь откупиться. Я продаюсь словно кусок мяса.
Следы крови на моих руках, так они говорят? Хорошо, что никто об этом не догадывается. Ни один из них не представляет, с чем имеет дело.
Они не знают слова «опасность», потому что никогда и ничего не боялись.
Я покажу им, как выглядит страх.
Заставлю прочувствовать его, и только тогда они всё поймут.