— Вообще-то, я знаю, где он живет, но смутно, был у него всего один раз. А что, он сбежал разве? Вот чудак, чего ему бояться. Ну, дуэль, ну, подумаешь, важность какая.
— Нет, — подчеркнуто проговорил Рабе, — это я спросил у вас затем, чтобы узнать, знаете ли вы, что он арестован.
Паличка не мог удержаться и повторил про себя: «дурак», посетовав на себя за то, что не отправил Вара силой.
— Послушайте, — доверительно и мягко сказал вдруг Рабе, — вы умный юноша с большим будущим, неплохой журналист. Не доводите дело до очной ставки, ибо все сведения, почерпнутые из этого рода допроса, будут поставлены вам в вину. Сознайтесь сами, и незамедлительно.
— Да в чем же мне сознаваться?
— Сударь мой, вы знаете, что означает убить офицера гвардии. Это строжайше запрещено. А Рингенау офицер, капитан.
«Ага, — заметил Паличка, — он боится очной ставки, наверняка не знает ничего. Мало того, Ян, очевидно, успел удрать. Молодчина». А вслух он сказал:
— Я понимаю, что нельзя. Но если мне, скажем, нельзя вызвать его на дуэль, то и он не должен задираться. А то он задирается, зная, что никто его на дуэль не вызовет. И от этого гвардеец становится трусом. А ежели он трус, то какая от него, спрашивается, защита нашей державы и магистерского трона от врага и разных бунтарей, кующих крамолу. В свите и в гвардии Его Величества должны быть люди отчаянные.
В глазах Рабе что-то потухло, но он тут же справился с желанием закончить этот допрос и сказал:
— А вот Вар говорит, что это у вас было сговором, заранее обсужденным.
— Ну?! Это уже пакость. Не думал я, что он такая свинья и станет клеветать на меня. Он со мной ни о чем не говорил. Да вы посудите сами, с какой бы это радости по этому «сговору», как он говорил, стал бы драться он, а не я. Я хорошо фехтую, а он ведь бумажная крыса, сомневаюсь, чтобы он прежде когда-нибудь держал шпагу в руках. А я не только с ним не сговаривался, но и вообще ни с кем, да и не понимаю этих бандитских замашек. Это такой задор щенячий бросаться на большого пса. Крикуны они… И Бог с ними.
Рабе слушал очень внимательно, но не записывал ничего, и Паличке показалось это странным. Он мельком взглянул на дверь справа от стола Рабе, прикрытую узким ковром, и заметил, как ковер шевельнулся и в ту же секунду раздался неуловимый шорох, будто кто-то перевернул страницу. «Так, — отметил про себя Паличка, — обстановка доверительная, говори, никто не слышит, а там сидит, видно, какая-нибудь бумажная крыса и записывает, ах, подлецы!»
— Хорошо, — глаза у Рабе округлились. — А о союзе вы ничего не слыхали.