Мы заплели очагъ ивовымъ плетнемъ и набили пескомъ, поставили таганъ, чай варили, пили и ѣли на плоту. Только въ глухіе ночные часы мы приставали къ берегу, да развѣ если боковой вѣтеръ начнетъ прижимать наше неуклюжее судно на мель или подъ яръ, и сила не беретъ все время отгребаться.
Въ болѣе тихое время мы ѣхали срединой по самой струѣ, плыли и гребли, всѣ руки вывернули изъ плечевыхъ суставовъ.
Дождь падалъ, и мы мокли; потомъ солнце выходило, и мы высыхали. Иногда поднималась съ востока странная сизая туча, и снѣгъ валилъ, и начиналась метель — сырая, лѣтняя. Мы спасались отъ нея въ топольникѣ и сидѣли подъ широкимъ кровомъ зеленыхъ листьевъ и ждали часами. Снѣгъ падалъ и таялъ снаружи, и тополи спали, и было темно и тихо и грустно, какъ будто въ гробницѣ.
Омолонъ рѣка разбоистая, возьметъ и разобьется на пять протоковъ, — выбирай, какой знаешь, и на каждомъ перекатъ. Но легкій плотъ нашъ сидѣлъ въ водѣ вершка на три и проходилъ на любомъ перекатѣ. Развѣ коряга задѣнетъ снизу и пересчитаетъ бревна.
— Что, пересчитала? — говоритъ Софронъ. — Сколько, пять головъ?.. Эхъ, ты, шершавая…
На рѣкѣ было тихо. Только сѣрыя гагары встрѣчали насъ своими дикими криками и, пытаясь подняться, долго хлопали объ воду крыльями. Бѣлая чайка кружилась надъ нами и провожала насъ со стономъ, оплакивая, должно быть, сушеное мясо, развѣшанное у насъ на жердяхъ, и тяжелый дѣтенышъ слѣдовалъ за нею сзади, въ надеждѣ на подачку. Гуси стадами паслись на берегу, и на высокомъ яру сидѣлъ чудовищный орелъ, огромный, какъ копна. На узкомъ песочкѣ подъ яромъ были клочья гусиныхъ перьевъ и немного крови. И на другомъ песочкѣ мы видѣли большого налима, совершенно свѣжаго и съ выѣденной печенью. Это была работа лакомки-выдры.
И съ лѣвой стороны, на луговомъ берегу, намъ попадались длинные яры, изуродованные ледоходомъ. Это были такъ называемые костяные яры. Внизу дѣйствительно валялись остатки костей, ребра мамонта, рога первобытнаго быка. Мѣстами ихъ было такъ много, что берегъ рѣки походилъ на допотопное кладбище.
Два или три раза мы видѣли оленей. Они удивленно смотрѣли на насъ и убѣгали въ чащу. На пятый день мы увидали молодую самку лося. Она была огромная, больше лошади, свѣтло-сѣрой масти, безъ роговъ. И стояла она вся открытая на самомъ берегу и смотрѣла на насъ своими дикими глазами. Должно быть, она ничего не знала о людяхъ. Плотъ нашъ плылъ не очень далеко. Мы стали ухать, но она не шевелилась. Тогда мы стали швырять въ нее камнями. Одинъ камень долетѣлъ до берега и ударился объ землю. Только тогда она снялась съ мѣста и убѣжала прочь.