Отчасти работа по установлению достоверности материалов УНКВД по оценке настроений уже была проведена в ходе проверок прокуратуры по делам о реабилитации жертв массовых репрессий. Многие обвинения, выдвинутые в свое время органами госбезопасности, были сняты, а осужденные реабилитированы. Мы, конечно же, принимали во внимание это обстоятельство и учитывали его при отборе материалов.
Вместе с тем, нельзя не учитывать фактов, свидетельствовавших о вполне реальных процессах, происходивших в обществе в годы войны и нашедших свое отражение в документах УНКВД и УНКГБ. В пользу целесообразности использования документов органов госбезопасности для оценки настроений говорит и то, что в спецсообщениях присутствовали пространные выдержки из писем ленинградцев и военнослужащих, полученных в результате перлюстрации корреспонденции с указанием даты, автора и адресата. Представляется, что они являются вполне заслуживающим доверие свидетельством настроений защитников и населения Ленинграда. Учитывая, что в содержательном отношении режим перлюстрации писем в течение 1941-1944 гг. не претерпевал существенных изменений, не вызывает сомнений и статистическая информация о динамике развития т. н. негативных настроений.
Мы отдаем себе отчет в том, что цифры могут создать иллюзию научного факта, что конкретность и точность не одно и то же. Действительно, необходимо учитывать как минимум два обстоятельства. Во-первых, далеко не все писали письма и, во-вторых, горожане и военнослужащие прекрасно знали, что их корреспонденция просматривается военной цензурой. Поэтому они сознательно ограничивали себя в изложении реальных обстоятельств жизни как в городе, так и на фронте. В большинстве писем ленинградцы старались поддержать своих родных и близких, защищавших Ленинград, избегая разговора о трудностях, растущем голоде и, наконец, о массовой смертности. Как правило, письма-откровения были одновременно и письмами, в которых терявшие силы и надежду ленинградцы, прощались со своими близкими.
Поэтому количественная составляющая материалов о выявленных в ходе перлюстрации негативных настроениях, вероятно, отражает их минимальный уровень. Она дает ключ к количественной оценке зарегистрированных агентурным путем антисоветских высказываний, особенно в первые месяцы блокады. Можем ли им доверять? Очевидно, что субъективный фактор в случае агентурной работы среди населения присутствовал. Донос по личным мотивам полностью исключить было нельзя. Качество агентуры также менялось на протяжении всей блокады. Но был ли этот субъективный фактор превалирующим? На наш взгляд, нет. Если бы данные агентуры о динамике числа антисоветских высказываний существенно расходились с динамикой, отраженной цензурой, имело бы смысл усомниться в свидетельствах агентов. Однако динамика изменения настроений по данным цензуры и по показаниям агентов практически совпадает, на что, кстати, прямо ни в одном из спецсообщений органов госбезопасности не указывается.