Совсем недавно — всего несколько месяцев назад — прибыла Анна в эскадрилью связи. Была она среди парней единственной летчицей, и все по-братски полюбили ее и за добрый, ласковый нрав, девическую скромность, и за бесстрашие в их нелегкой летной работе. Казалось бы, что там особенного-то: ну вози фельдъегерей да офицеров связи, коль связной, разыскивай части, разведуй дороги, когда прикажут. Конечно, куда как просто — если бы еще не атаковывали «мессеры» да не стреляли бы по беззащитной машине с земли, кому не лень!
Впрочем, Анне Егоровой выбирать нечего было. Летать она согласилась бы хоть в ступе — лишь бы гнать врага с родной земли. А ее военкомат направил в Центральный аэроклуб, откуда предложили добираться до Сталино — учить полетам других, — с чем Егорова согласилась и добросовестно прибыла в назначенное место.
«Пути господни неисповедимы…» — сказала бы Степанида, узнав, куда же это понесло военное лихолетье ее дочку. В самом деле, еще по дороге на юго-запад попутчики по вагону усмехались над нею:
— Ты, девка, случаем, не ошиблась? Из Донбасса всех эвакуируют, а тебя туда несет зачем-то…
Не распространялась со всякими попутчиками о своих делах Анна Егорова. «Послали — значит, знают куда», — рассуждала про себя, но сводки Совинформбюро, передаваемые по радио, были совсем неутешительными, и это невольно настораживало ее.
Прибыв в назначенный предписанием город, Егорова отыскала аэроклуб, вернее, здание, в котором он располагался, но никого там и в самом-то деле не нашла. В пустых комнатах беззаботно гулял ветер, хлопал дверями, на стенах когда-то учебных классов трепыхались схемы самолетных устройств, плакаты. В большом зале, очевидно для торжественных и прочих собраний, висела, покосившись на одном гвозде, картина, на которой был изображен Ворошилов. «Нарком на лыжной прогулке», — было написано на бронзовой дощечке, приколоченной к толстой раме. Картину, должно быть, собирались взять, но в спешке только сорвали с места, и сейчас странно было смотреть, как румяный нарком не катил по накатанной лыжне, а летел куда-то вниз, по наклонной, выдерживая при этом размеренный прогулочный шаг. Анна остановилась у картины, повернула голову набок, чтобы рассмотреть ее, как бы должен был выглядеть нарком на лыжной прогулке — не будь он перевернут, — и невольно рассмеялась: любовно выписанная художником наркомовская улыбка никак не вязалась с его новым положением.
— Над чем веселимся? — послышалось вдруг в пустом помещении, и от неожиданности Анна вздрогнула, даже растерялась, как в детстве, когда бабушка заставала ее на месте преступления: любила из кринок с топленым молоком пенки слизывать.