В камере стоял сырой, удушливый запах, бегали крысы. Наутро Дольникова отвезли на летную площадку, погрузили на транспортный самолет, и вскоре он был на большом аэродроме.
На самолетных стоянках без маскировки — нагло и самоуверенно выстроились «мессершмитты», «фоккеры», «юнкерсы».
«Эх, поработать бы!.. — мелькнула у Григория мысль, и от нее, кажется, больнее всех ран защемило сердце. — Ну как могло со мной такое случиться! Где-то ведь идут в атаку боевые друзья — Бабак, Лавицкий, Глинка… Неужели всему конец?..»
Но вот от группы немецких летчиков, откровенно рассматривающих пленного русского, отделился один — в звании полковника, с множеством фашистских наград на груди. У немца была забинтована голова, на черной повязке висела поврежденная рука. Григорий понял: это тот враг, с ним сошлись в последнем бою…
Дольникова подвели к гитлеровскому летчику. Молча встретились глазами. В одних — ненависть, презрение, непокорность. В других — высокомерие, любопытство и разочарование. «Неужели этот молодой, тощий, черноволосый Иван в рваной гимнастерке сбил меня, аса люфтваффе?..»
На плохом русском языке немец произнес:
— Поздравляю. Немножко завидую. Для вас война конец…
Кровь ударила в голову Григория, и он дерзко ответил:
— Мы еще встретимся в небе Германии…
Немец снисходительно усмехнулся:
— А как наши «штукасы», Соколов?
— Хороши «штукасы», — ответил Григорий не задумываясь, — хорошо горят…
Лицо гитлеровца скривилось:
— Когда ви идешь атака — далеко видать. Русский не умел хитрить.
— Я передам нашим летчикам. Непременно. Учтем ваши замечания…
Раненый ас рыцарски пригласил Дольникова выпить с ним коньяка, но гестаповцы грубо, с окриками втолкнули Григория в свою машину.
И снова дорога в неизвестность: не то в тюрьму, не то в лагерь для военнопленных.
…Три ряда колючей проволоки. Большие черные ворота. Вот они тяжело, со скрежетом задвинулись за Дольниковым, и снова он в полутемном помещении, на цементном полу.
По углам, вдоль стен призрачными тенями — люди.
Вплотную окружают сурово всматривающиеся чужие лица. Дольников поднялся.
«Кажется, отсюда живым не выйти…» — подумалось тревожно. Но вот в тягостной напряженности раздались голоса:
— Браток, с какого фронта?..
— Давно взяли? Что там нового?..
К Дольникову подошли несколько человек. Среди них он узнал Крещука. Обрадовался: «Слава богу, свои» — и вздохнул облегченно.
На полу вдоль стен барака была набросана солома. Григорий устроился рядом с пилотом, который назвался Николаем Мусиенко.
— Соколов, — представился Григорий, скрыв свою настоящую фамилию.