«Опять, пожалуй, кровяное давление повысится», — раздраженно вздохнул он.
Он переоделся в пижаму и выпил на сон грядущий две большие рюмки коньяка. Он любил коньяк, от него в голове шли мысли ясные, легкие, и жизнь казалась простой, приятной и удобной. Сейчас коньяк тоже помог, и Дмитрий Афанасьевич уснул сразу, едва голова опустилась на подушку. А проснулся, как часто просыпаются вагонные пассажиры, от тишины, от ощущения, что поезд стоит и стоит давно.
Он сел в постели разбитый, обессиленный и раздраженный. Расслабленно дрожали руки, сердце колотилось где-то под горлом, и судорожное его биение отдавалось в виски и кончики пальцев. Значит, и во сне продолжился этот мучительный спор с самим собой? И по-прежнему было в этом споре что-то неясное, беспокойное, недоговоренное, не в его пользу.
В вагоне и за окном было тихо. Все кругом и везде спало. Устало посапывали под полом тормоза, и похоже было, что это мерно дышит во сне сам вагон. Но вот в тишине родился веселый и звонкий звук, словно ударяли по клавишу рояля, сначала робко, потом все смелее и смелее. Это шел по составу осмотрщик вагонов и бил молотком по бандажам колес. Звон приблизился, разлился под полом купе, и тотчас хрипловатый после сна голос спросил где-то рядом:
— Простите, это какая станция?
— Это станция Любянь, — ответил веселый голос и поставил точку ударом молотка.
Название станции показалось Дмитрию Афанасьевичу знакомым. Он обрадовался, когда потянуло курить, и направился к двери, но в коридоре послышались осторожные шаги, шепот, потом вежливый голос проводника тихо сказал:
— Разрешите помочь. Давайте ваш чемоданчик.
В стенку купе ткнулся угол чемодана. Кто-то высаживался. Дмитрий Афанасьевич подождал, пока шаги удалились, и вышел в коридор. За окном уже белело. Огни на путях горели неярко, словно устали после ночного дежурства. А на блестящих полосах рельсов и в луже нефти между ними уже отражался радостный розовый свет не видного из вагона востока. Проводник вернулся в вагон, юркнул в свое отделение и вышел с желтым флажком: значит, поезд отправляется.
— Кто вышел только что? — зевая, спросил Горелов.
— Из девятого купе гражданка, депутат Верховного Совета, а с ней лейтенант, — ответил на ходу проводник.
— Как? — крикнул сдавленно Дмитрий Афанасьевич и бросился вслед за проводником.
Тот стоял уже в дверях тамбура с флажком наготове, и через его плечо Горелов увидел Катю и сына. Они разговаривали с носильщиком, повернувшись спиной к поезду. Встав на цыпочки, Дмитрий Афанасьевич крикнул жалобно, растерянно, едва слышно: