Z закусывает губу.
— Прекрасней, чем этот?
— Намного! Там есть на что полюбоваться в окно, а тут на что смотреть? Подумаешь, какой-то старый обелиск. Видел когда-нибудь Фаральони вблизи?
— Нет, — говорит Z. — Твой план, пожалуй, и правда выглядит заманчиво.
— Из-за траха?
— Да, — говорит он. — Из-за него. Но только как я туда попаду? Все та же проблема с паспортом.
— Ты горе-агент, ей-богу. Тебя что, не учили там ничему?
— Логистика — не моя сильная сторона. Лучше всего мне удавалось обнаруживать слежку. Паранойя — вот где я блистал.
— Мы можем проделать весь путь на машине, — объясняет она. — До самого парома. Останавливать машину им нет никакого резона, если только тебе удастся не выглядеть таким запуганным, как сейчас. Париж — Неаполь, из одной страны Евросоюза в другую. Если чуть-чуть повезет, можно даже не замедлять ход на границе, чтобы им там помахать. Думаю, уложимся в двенадцать часов — если больше, то ненамного.
— Как от Нью-Йорка до Чикаго?
— Как тебе угодно. Так или иначе, chi non fa non sbaglia.
— Что это значит?
— Не ошибается тот, кто ничего не делает.
— Не очень-то это успокаивает, если иметь в виду последствия. Нет у тебя чего-нибудь получше в запасе?
— Vedi Napoli е poi muori, — говорит она. — Погляди на Неаполь, и можешь умирать.
— Ты обещал приехать! Говорил, что будешь рядом.
— Ну мама, ну пожалуйста.
— Я умираю, а тебя нет.
— Сложности, мама. Задержки. Потерпи, я очень стараюсь все ускорить.
— Ты это повторяешь, но не едешь, а дни идут. Врачи. Прогноз. Мне недолго осталось. А сейчас взял и разбудил меня, больную, посреди ночи.
Z молчит, ждет, и что-то он уже не уверен, уже не знает наверняка.
— Мама, ты правда умираешь? У тебя действительно такой плохой диагноз?
— Кто будет врать о таком? Я что, чудовище? — Она начинает плакать. — Я говорю родному сыну, что умираю, а он не едет.
— Я стараюсь, мама. Но у меня сложности, ты не представляешь, какие.
— Так скажи мне.
Z не говорит ей. Ни слова не произносит. Не сообщает ни про номер отеля, где он стоит с трубкой в руке, ни про машину, припаркованную снаружи, ни про женщину, в которую он втрескался, нетерпеливо ожидающую у двери.
Он делает, глядя на официантку, виновато-унылое лицо и поднимает указательный палец: всего минута еще нужна, минуту еще поговорить по телефону отеля.
Пусть преследователи засекут разговор. Пусть узнают, откуда он звонит. Когда они явятся, его уже тут не будет.
— Алло! Ты меня слышишь? — говорит его мать.
— Слышу, мама. Я все делаю, чтобы поскорей приехать. Ты просто не знаешь.
— Что я знаю — это что моего единственного ребенка со мной нет. В такое время! Я говорила твоему отцу, нам надо было завести второго. Тогда, в семидесятые, у всех было больше одного. Я ему говорила, когда здоровая была и могла родить еще. Вдруг первый гнилой окажется?