Но особенно роскошью и пестротою праздничных уборов поражали ехавшие за колымагой верхами бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки. Опашни на них были из разноцветного шелку, у многих с золотыми узорчатыми вышивками; на князьях и боярах — высокие «горлатные» шапки (из меха с горла пушных зверей), на других придворных щеголях — плоскодонные мурмолки, опушенные соболем и усаженные жемчугом и самоцветными каменьями; седла у всех — бархатные либо сафьяновые, богато расшитые золотом, а вся конская сбруя разувешена светлыми цепочками, бляшками и бубенцами, — смотреть любо-дорого.
За мужской придворной свитой ехало опять несколько обыкновенных придворных карет, в шесть темно-серых или буланых «возников» каждая. В каретах этих следовали «верховые» боярыни, карлицы и мамы царевны.
Хвост кортежа замыкался цепью пеших стрельцов в походном вооружении: с мушкетами, бердышами и копьями.
Подобно другим, и молодой Петр всматривался в пышный поезд, и между бровей его проступила зловещая складка.
— Те же янычары, — пробормотал тут кто-то за его спиной по-немецки.
Петр быстро оглянулся и увидел Зоммера, задумчиво следившего за поездом, скрывавшимся за поворотом дороги.
— Кто? стрельцы-то наши? — с горечью переспросил Петр. — Да, истинная правда: янычары! Да что нам ждать их, господин капитан! Зарядите-ка сейчас ваши пушки.
— Зарядить недолго, — отозвался капитан: — по смею доложить вашему величеству с достодолжным решпектом и венерацией: благоверная царевна Софья недаром сравнивается современниками с вавилонской Семирамидой, с королевой английской Елисаветой…
— Да, государь, потерпи маленько! — просящим тоном вступился и учитель царский Зотов. — Неравно государыня-царевна наша осерчает, что ее не обождали.
— Да мы ей вперед отсалютуем! Сейчас же, капитан, извольте зарядить.
Зоммер не смел уже возражать. По знаку его, подначальные пушкари расторопно стали забивать заряды в дула пушек, после чего засветили фитили. Ближайший пушкарь собирался уже поднести фитиль к запалу своей пушки, когда Петр остановил его:
— Постой! дай-ка я сам…
Тут около него раздался пронзительный женский крик:
— Ай, нет, соколик, миленький мой! Побойся Бога…
Но царь-отрок вырвал уже фитиль из рук пушкаря и приложил огонь к запалу.
>Царь-отрок приложил огонь к запалу.
Впервые после сотни лет — со времен Грозного — с Воробьевых высот в ясное солнечное утро грянул над Москвою оглушительный пушечный удар. Гора под ногами толпившегося кругом народа словно дрогнула, заколебалась, а вырвавшийся из жерла пушки вместе с пламенем и относимый назад ветром дым окутал окружающих в легкое облако.