Брицке достал из жилетного кармана толстый никелированный диск размером с блюдце и положил его на стол.
— Это гехайме весткамера, новый потайной жилетный фотоаппарат для секретной фотографии, изготовлен в Берлине Рудольфом Штирном. Это совершенно новая идея. Теперь вы не сможете утаить ни единого доллара. Вы будете фотографировать мне все для отчета. Я оплачу вам билет на пароход до Нью-Йорка и назад, а вы мне даете фотографии вас на пароход и в Нью-Йорк. Если вы платите кому-нибудь деньги, фотографируйте этого человека и говорите его адрес.
— Неужели на это блюдце можно что-то сфотографировать? — поляк недоверчиво глядел на никелированную игрушку с черным конусообразным объективчиком.
— Извольте поглядеть, — Брицке отщелкнул крышку и продемонстрировал находившуюся внутри круглую стеклянную пластину. Это была уже проявленная пластина, которую немец вставил внутрь для вящего эффекта. Он вынул ее и протянул поляку.
Фаберовский взял пластинку и взглянул на нее на свет. На пяти из шести круглых снимков были изображены люди около пруда, а на шестом человек в котелке корчил в объектив страшную рожу.
— Чего это он так губы надул? — спросил поляк, вернув немцу пластину.
— Это герр Гурин из Женевы, целоваться лез. Я хотел предложить ему много денег, но не стал.
— Что, оказался глуп?
— Отнюдь не глуп. Очень ленив. Вот вам чистые пластины для камеры. Три дюжины. Вставляете пластину в темноте в камеру, закрываете, и суете объектив в петлю в жилетный карман. Эта стрелка показывает, сколько раз вы снимали.
Фаберовский придвинул к себе фотокамеру.
— И что дальше?
— Дальше можете идти. Когда вы снимите отдельный дом, вы напишете мне poste restante в Чаринг-Кросскую почтовую контору на имя Карла Брицке. В ответном письме я дам вам дальнейшие инструкции.
Поляк сунул банкноту в карман, взял камеру и, прикоснувшись к полям цилиндра, вышел в туман.
Он не пошел домой, справедливо рассудив, что выкидывать его будут в понедельник, а отправился вместо этого на Пикадилли-серкус. Время было еще раннее, у театра «Критерион» и мюзик-холла «Трокадеро», где всегда толпились проститутки, было безлюдно, и только Меркурий, зябко скрючившись, парил над туманом. «Самое время завести на аванс баб, — подумал Фаберовский, — а они отсутствуют. И к Дженкинсону ехать надо».
Эдуард Дженкинсон, ставший два года назад главным шпионмейстером в борьбе против ирландских бомбистов, занимал кабинет 52 на втором этаже министерства внутренних дел. Фаберовскому пришлось ждать его, поскольку начальник особого отдела был у министра. Когда Дженкинсон наконец явился, поляк даже сперва не признал его. Всегда спокойное и надменное лицо было красным, высокий лоб покрыт испариной, по щекам ходили желваки, а тонкие губы так сжаты, что казалось, будто их нету вовсе.