Она впервые в жизни почувствовала враждебность и равнодушие окружающего ее мира. Жизнь словно поменяла окраску и из яркой, полноцветной превратилась в однородную черную массу, в которую иногда пронзительным последним лучом врывалась дочка и, на мгновение осветив черноту, вновь исчезала, ничего не замечая в своем прекрасном детском эгоизме.
— У Фридриха умерла мать, — однажды заявил Даниель, вернувшись с работы.
— У какого Фридриха? — равнодушно промямлила Света.
— У Феди — Марининого мужа.
Света оживилась.
— А ты откуда знаешь?
— Она была у меня на работе.
— Кто? Марина?
— Ну да, а кто же еще?
— А что она у тебя делала?
— Как, ты разве не знаешь? Я делаю для нее рекламу.
Света похолодела.
— Ты это серьезно?
— Я ничего не понимаю, — повысил голос Даниель. — Ты сама ее ко мне привела, умоляла помочь, вот я и помогаю.
— То есть ты хочешь сказать, что продолжал с ней работать все это время?
— Ну конечно. Ты же знаешь, я не согласен с твоей позицией. Я не считаю, что она делает что-то плохое.
— То есть все это время, пока я валяюсь в депрессии, в которую меня вогнала эта мерзавка, — продолжала Света, как бы не расслышав слов Даниеля, — ты за моей спиной проворачиваешь с ней делишки?!
— Как тебе не стыдно…
— Нет, мне не стыдно! — остановила мужа Света бесстрастным, безжизненным тоном, полностью лишенным эмоциональной окраски. — Ты предатель, перебежчик! — Она встала. Ее глаза налились изумрудной зеленью, щеки порозовели, лицо осветилось вдохновением гнева. — Я не могу любить труса и предателя.
«Боже мой, какая красавица!» — совсем некстати поймал себя на мысли Даниель.
— Тебе эта корова больше по душе, — продолжала Света все тем же жутким тоном. — Ну что же, я не возражаю. Отправляйся к ней.
Последних слов Даниель как будто не расслышал.
— Ну все, хватит, — прохрипел он, не в силах сдерживать внезапно нахлынувших чувств. Схватив жену, он с силой сжал ее в объятиях.
— Ты что делаешь? — задохнулась Света. — Отпусти немедленно!
— Теперь здесь буду командовать я! — заявил Даниель и повалил Свету на диван.
— Отпусти! Наверху ребенок. Я буду кричать!
— Не будешь, — Даниель схватил Свету за волосы и, навалившись всей тяжестью, закрыл поцелуем рот.
Шок, вызванный сексуальной атакой мужа, неожиданно вывел Свету из оцепенения. До последнего момента чувственная сторона жизни оставалась для нее закрытой. Все эти страсти с сексуальными истериками, которые показывают по телевизору, она считала выдумками, не имеющими ничего общего с реальностью. Ее интимная жизнь с мужем протекала спокойно и являлась как бы частью распорядка дня. Завтрак, обед, ужин… И — необременительные обязанности, дань благодарности на алтарь семейного счастья. Даниелю нравилось дремотное безразличие, с которым Света совершала эти вечерние жертвоприношения, ее фатальное подчинение законам мужского владычества. В любви он был узурпатором, единовластным держателем акций на наслаждение. Об огненных страстях и неуемных любовницах он тоже знал только понаслышке и совершенно не рвался к любовным олимпам. Но полное охлаждение жены, которое последовало сразу за ее профессиональным поражением, потрясло Даниеля. Жизнь, казавшаяся вполне состоявшейся, дала течь, как старая, пусть и казавшаяся надежной посудина. Запасшись терпением, он стал ждать, но дни шли за днями, а Света все так же продолжала лежать на диване, глядя в телевизор, чужая и отстраненная. Долгие месяцы воздержания и обида на жену в конце концов закончились припадком животной ярости, когда он простым первобытным способом вернул свои права.