— Мейделех, красавицы! Спасибо, спасибо!
А потом ушел, довольный, по коридору, один, без охраны и без сопровождающих.
— Наверное, выступает в новостях, — счастливая Анат прижала руки к груди.
Когда мы покидали здание, у подъезда еще стояла темная машина премьера. Одинокий шофер беззаботно курил, вывесив руку из открытого окна.
Но даже трогательная встреча с живой легендой израильской истории не превратила меня в политического аналитика. Впервые я обратила внимание на происходящие в стране исторические свершения, когда в Иерусалим прибыл Анвар Садат. Радио в автобусе постоянно толковало об историческом визите, полиция перекрывала улицы, и едва египтянин начал свое выступление в кнессете, тетки в нашей переводческой конторе перестали молотить по клавишам композеров и столпились вокруг телевизора с прямой трансляцией. В панорамном окне офиса солнце закатывалось за холмы Иерусалима, застроенные арабами и евреями, и меня тоже пронзило ощущение исторической важности момента, заразили общий энтузиазм и вера в непременные замечательные изменения. В Израиле наконец наступил мир, и на моем веку больше не будет войн. Прошлые битвы еврейского государства воспринимались приблизительно как Великая Отечественная — нечто ужасное, но случившееся давным-давно и не могущее повториться при моей жизни. Где жить — на «территориях» или внутри «зеленой черты», — мне казалось совершенно безразличным. В иерусалимской ткани арабы с евреями переплетались продольными и поперечными нитями, путь от спального Неве-Яакова в центр города вился через вечно недостроенные виллы палестинцев Рамаллы, и во время Рамадана усиленный громкоговорителями голос муэдзина не только призывал правоверных на молитву, но и разгонял сон еврейских иноверцев.
А вот разницу между городом и деревней я себе представляла, и не в пользу последней.
На первой экскурсии в этот кибуц Итав инструктор Ицик показывал нам прямоугольные блочные домики и бетонные кубики столовой. Минимализм построек и даже изможденность костлявого Ицика словно иллюстрировали аскетичность идеалов социалистического сионизма, лишенного добротной плоти мещанского приобретательства. Ицик испытующе оглядел меня:
— А ты тоже собираешься в кибуц?
Я испуганно замотала головой. Рони приобнял меня и засмеялся:
— А что? Мы ее перекуем!
Остальные, я чувствовала, не разделяли его оптимизма. Стало даже слегка обидно — почему они все думают и даже мне заявляют: «Кибуц — это не для тебя, ты слишком нежная»? Возможно, дело не столько в моей хрупкости, а в том, что я не служила в армии, а к тому же вместо джинсов и кроссовок ношу юбки и сапожки на высоком каблуке, крашусь и завиваю локоны в стиле Фарры Фоссет. Даже Рони стеснялся моего неподходящего вида. Когда все двинулись гулять по течению ручья Уджа, полного воды после недавних дождей, он предложил: