«Многоуважаемый г. Путешественник, я думаю, Вам не будет неприятно знать, что Ваша слава достигла и далёкой Норвегии, и здесь есть у Вас поклонники и почитатели. Если судьба Вас занесет в наш край, помните, что всегда Ваши друзья будут горды и счастливы оказать Вам гостеприимство».
Затем шла совсем простая приписка, которая Шубкину не показалась противоречащей только что приведенным строкам:
«Хотя мы с Вами незнакомы, многоуважаемый Илья Васильевич, но я была бы рада видеть Вас у себя в среду в пять часов. Я почему-то крепко надеюсь, что Вы исполните мою просьбу».
Следовала подпись – Елизавета Монт и васильеостровский адрес.
Илья Васильевич покраснел, видя, что васино лицо пребывает спокойным невозмутимым, и, тщательно сложив письмо, спрятал его в письменный стол, но Петрученко на этот раз не удивлялся не по общему свойству своего характера, а имел на то определенное и уважительное основание.
II.
Против ожидания, Илья Васильевич адреса васильеостровского норвежцев не потерял и не забыл назначенной среды. Большой и светлый дом на отдаленной линии не только страдающему географическими иллюзиями Шубкину мог показаться норвежским жилищем. Лестница и передняя квартиры Монт еще более напоминали модернистские постановки ибсеновских драм. Илья Васильевич радовался, как дитя, своей проницательности, но даже был несколько поражен, когда, вошедшая в комнату, высокая девушка в светлом свэтере и белой вязанной шапочке сказала:
– Простите, что я вас заставила немного ждать. Мы бегали на лыжах в Гренландии.
Заметив его удивленный взгляд, она добавила вполголоса тоном упрека:
– Мы так зовем острова, понимаете? – Еще бы ему не понять, когда на разграфленном плане Петрограда именно Крестовский остров и соответствовал полунощной стране! Если бы кто построений послушал их разговор, он подумал бы, что они играют какую-нибудь пьесу, ведут игру, оба сошли с ума – что хотите, только никак не предположил бы, что это – хозяйка занимает гостя, пришедшего впервые в дом.
Елизавета Васильевна, или Лиза Монт, была высокой блондинкой со свежим, несколько широким лицом, немаленькими руками и спортивной походкой. Выражение приветливости и ласки было тем привлекательные, что не сопровождалось неизбежной, казалось бы, улыбкой. Илья Васильевич вспомнил все это, т. е., милую наружность новой знакомой и вообще, какая прекрасная барышня Елизавета Васильевна Монт, гораздо позднее. Да, пожалуй бы, и совсем не вспомнил, если бы его на натолкнул на это посторонний, по-видимому, случай.
После первого своего посещения Шубкин не раз ездил в Норвегию, упрямо находя даже климатические особенности на Васильевском острове, между тем, как там, как и во всем городе (в Испании, Африке и Китае) одинаково скупо таял почернелый мартовский снег. Илья Васильевич не отдавал себе отчета, почему его так влекло к Монт. Да и без особенных причин вполне понятно, что одинокому холостяку приятно бывать в семейном дружеском доме, где уважают и даже поощряют его чудачества, столь свойственные всякому уединенному человеку. Но однажды… Однажды, в сумерки, он зашел в квартиру своих друзей, не предупреждая Елизаветы Васильевны о своем визите. В передней его никто из хозяев не встретил, а прислуга, сняв с него пальто, попросила, как знакомого, пройти в гостиную. Из соседней комнаты доносились звуки скрипки. Шубкину помнилось, что у Монт никто не занимался этим инструментом, но, глянув в дверь, он увидел, что Лиза стоит уже у полутемного окна и повторяет всё один то тот же трудный и капризный пассаж на струне sol. Она не обернулась, когда он вошел, но, очевидно, заметила это, потому что ответила на его вопрос без удивления, совсем просто. Он сказал: