— Не надо! — сказал Тогойкин, и Вася Губин выпустил куль с сухарями, который он держал в здоровой руке. — Не надо! Еще неизвестно, сколько нам здесь придется пробыть… Будем выдавать понемногу и только больным.
— А тут сахар, — Губин постучал кулаком по маленькому фанерному ящичку. — А вот это соль. А вот это что? Погоди-ка, ведь это…
Тогойкин сосредоточенно разбирал вещи. Хотя он и слышал, что говорил Губин, но слова долетали до него будто сквозь стену. Потому что прислушивался он к другому. А вдруг, пусть хоть с самого края неба, послышится вибрирующий звук летящего самолета? А может быть, где-нибудь, пусть не совсем близко, пролегает тракт, и он услышит гул проходящей машины или скрип саней, стук копыт, или донесутся голоса проезжающих путников…
— Из двух плиток чая одну я уже тебе дал, а вторая вот… Продукты — все!.. Все, уважаемый товарищ… — Вася глубоко вздохнул и тоном человека, впавшего в отчаяние, резко выговорил: — Эх-ма, дружище! Здесь никого нет. Давай мы с тобой договоримся…
— Что? — Тогойкин быстро обернулся и вперил злой взгляд в него. — О чем ты говоришь? О чем мы должны с тобой договориться?
Губин, смущенно улыбаясь, посмотрел на него, потом опустил глаза и, отгребая в сторону снег носком, сказал в замешательстве:
— Да ведь… Греха-то тут никакого… Я бы разок как следует… Пока никто не видит…
— Ты это о чем? Я спрашиваю, о чем ты говоришь, комсомолец Губин! — решительно подступил к нему Тогойкин.
— Тогда сожги все это к чертям! — неожиданно злобно вспылил Губин. — «Комсомолец»! А ты кто, артист, что ли? — Он здоровым кулаком резко ткнул в сторону большой толстой лиственницы. Под ней Даша положила все папиросы. — Тебе легко, ты не куришь!
— Э-э, ну, так я не понял… — теперь уже смутился Тогойкин.
Молча и сосредоточенно они продолжали разбирать манатки, то нагибаясь, то выпрямляясь.
Ракетница с пятью патронами, три перочинных ножа, один из которых его же, Тогойкина, примус. К чему он?..
— Нам сейчас нужнее всего пила и топор, — сказал себе под нос Тогойкин.
Но Вася оставил его слова без внимания.
Тогойкину было явно не по себе. Конечно, он человек некурящий и потому не знает, что значит хотеть курить, да еще так хотеть, что свет становится не мил. По его разумению, человек может так мечтать о пище. Вот голодный человек. А вот она, пища, рядом. О чем же еще он может думать? Естественно, о пище. Ведь не кто иной, а именно он, Вася, держал в руках сухари и предлагал занести их в самолет и поесть, запивая чаем.
Так размышлял Тогойкин, стараясь оправдать свое подозрение. Но это его не успокоило.