Зимняя и летняя форма надежды (Димке) - страница 53

Он продолжал говорить. То, что он говорил, не было похоже на наши привычные определения. Те были подвижными и тягучими, они улавливали неуловимое, но не закрепляли его. Они не были окончательными. Его определения были последними и острыми как готический шрифт. То, что нельзя было уловить словами, можно было поймать буквами. Смерть записывала. Это было больно. Больно было мне. Я заплакала и шагнула навстречу дедушке.

Летом 1989 года оказалось, что у смерти вкус земляники и глаза нашей мамы. Этим же летом мы научились писать. Старый способ определений оказался неполным, нам нужно было освоить новый.

Холодец отвратительно выглядел, а тарелки с ним занимали все подоконники в доме. Представить, что к нему можно притронуться, не говоря уже о том, чтобы его съесть, было невозможно. Он был противнее рыбьих голов, вареного лука и сала. Самое странное, что взрослым это действительно нравилось. С другой стороны, я любила есть мел, а Мелкий — сирень и цветы медуницы, к тому же мы оба были неравнодушны к молодым еловым иголкам. В общем, некоторых вкусовых пристрастий мы и взрослые друг с другом не разделяли. Однако холодец мы ненавидели особо, потому что — помимо прочих мерзких свойств — он совершенно отвратительно пах, и этим запахом пропитывался весь дом. Примиряло нас с тем, что мы вынуждены были находиться с ним в одном пространстве, только одно: появление холодца означало, что скоро мы поедем в деревню, в гости к деду Борису.

Обычно это случалось в канун Нового года и дедушкиного дня рождения, которые по счастливой случайности совпадали. Дед Борис был самым старым и самым настоящим другом дедушки. Для нас это было очевидно, поскольку, во-первых, дедушка играл с дедом Борисом в шахматы, во-вторых, ходил с ним в лес за ягодами и грибами, в-третьих, они вместе строили сначала баню для деда Бориса, потом дачу для нас (и им никто не помогал), в-четвертых, они практически друг с другом не разговаривали, а мы знали, что настоящие друзья понимают друг друга с полуслова.

К деду Борису мы ездили вчетвером — я, Мелкий, дедушка и Найда. Бабушка всегда оставалась дома и, кажется, относилась к деду Борису и нашим ежегодным предновогодним визитам довольно сдержанно. Впрочем, никогда не возражала. С собой мы брали неизменный набор продуктов — холодец и соленые огурцы для дедушки и деда Бориса, булочки с корицей для нас и кости, оставшиеся от холодца, для Найды и Розы, собаки деда Бориса.

Однажды мы с Мелким услышали обрывок фразы, сказанной кому-то тетушкой: «Наши дети — одно из немногих светлых пятен в его жизни». Мелкий поинтересовался у меня, что такое светлое пятно и почему мы им являемся. Я изумилась его недогадливости.