– Он лихой с людьми, которые не могут защититься, – ответил Гребер.
– У него одна рука не действует, Эрнст. Из-за этого на фронт его не берут. После большой драки с коммунистами в тридцать втором. Потому он и звереет. Ты ведь слышал, что́ он рассказывал! – Альфонс пыхтел обугленной сигарой, которую закурил, когда Хайни делился воспоминаниями. От волнения она у него потухла. – Ничего себе, а?
– Да уж, ничего себе. Ты бы хотел в этом участвовать?
На миг Биндинг задумался. Потом покачал головой:
– Да нет, пожалуй. Ну, может, разок, чтобы увидеть. Но вообще я по натуре не такой. Слишком романтичный, Эрнст.
В дверях появился Хайни. Очень бледный.
– Служба! – проворчал он. – Опоздал я! Пора! Взгрею гадов как следует!
Он заковылял по садовой дорожке. У калитки поправил фуражку, выпрямился и, точно аист, зашагал дальше.
– Не хотел бы я быть тем лагерником, который сейчас попадется Хайни в лапы, – сказал Биндинг.
Гребер поднял глаза. Он подумал о том же.
– По-твоему, это правильно, Альфонс?
Биндинг пожал плечами:
– Они ведь враги народа, Эрнст. Не зря же там сидят.
– Бурмайстер был врагом народа?
Альфонс рассмеялся:
– Это личное. С ним ничего особо и не случилось.
– А если бы случилось?
– Ну тогда бы ему не повезло. Теперь многим не везет, Эрнст. Например, из-за бомбежек. Пять тысяч погибших только в этом городе. Люди получше тех, что в концлагере. И вообще, какое мне дело, что там происходит? Я за это не отвечаю. И ты тоже.
Несколько воробьев, чирикая, слетели к птичьей купальне посреди газона. Один шагнул в воду и захлопал крылышками, а секунду спустя все остальные тоже заплескались в маленьком бассейне. Альфонс увлеченно наблюдал за ними. О Хайни он, кажется, успел начисто забыть.
Глядя на довольное, простодушное лицо, Гребер вдруг осознал безнадежность, на которую вовеки обречены справедливость и сострадание: им суждено снова и снова разбиваться об эгоизм, равнодушие и страх, – а еще осознал, что и сам не составляет исключения и тоже замешан во всем этом, замешан каким-то неведомым, чуждым и грозным образом. Ему казалось, будто он и Биндинг чем-то связаны друг с другом, сколько бы он этому ни сопротивлялся.
– С ответственностью все не так просто, Альфонс, – мрачно сказал он.
– Но, Эрнст! Здесь не до шуток! Отвечать можно только за то, что сделал сам. И опять-таки если не по приказу.
– Расстреливая заложников, мы говорим прямо противоположное – что они в ответе за сделанное другими.
– Ты расстреливал заложников? – спросил Биндинг и с интересом обернулся к нему.
Гребер не ответил.
– Заложники, Эрнст, – это исключения, угрожаемые ситуации.