Солдат… не спрашивай! (Иванов) - страница 39

…Чирк-чирк, острый кусочек твердого мела безжалостно царапает кожу даже сквозь жесткую ткань штормовки. Крест на спине, словно крест на той далекой безмятежной мирной жизни, теперь все – завтра или послезавтра ему, Сашке предстоит стать на 20–25 лет солдатом российской императорской армии, и никак "откосить" от этой почетной миссии не получится. Долго их держали под охраной в бараке на окраине мелкого и грязного провинциального городка, названия которого он так и не запомнил, много их потом будет в его жизни: Пернов, Козлов, Глупов и так далее – все на одно лицо, точно патроны в обойме. Почти неделю пришлось спать на голых дощатых нарах, условия жизни такие, что даже "бичевка"  – временное пристанище бомжей двадцатого века теперь показалась бы теперь верхом комфорта. Потом стали прибывать из частей приемщики, обер-офицеры и фельдфебели, дело что называется пошло в гору. Плац перед старыми гнилыми бараками оживился начальственным матом, командами и криком, стал немного похож на базар на котором поймали Александра, нет точнее – на конскую ярмарку, где в роли продаваемых жеребцов выступали люди – рекруты. "Покупатели"-офицеры громко шумели и бранились, до чего стал плох живой "товар" в этом году, не иначе всех высоких и сильных парней забрали в гвардию и в артиллерию, остались на подбор одни худосочные и кривоногие, никуда не годные уродцы. Группа к которой принадлежал Сашка, всегда стояла особнячком с краю площадки, их пока "приемщики" из воинских частей не трогали. Офицеры, прибывшие из полков, разбирали в первым делом "сдаточных обычным порядком" крестьян или мещан, очередь же остальных – "отловленных", почитаемых заведомо неблагонадежными, наступит потом.

"Пули немецкие, пули турецкие, пули французские, палочки русские." Какая же сука Некрасов, прямо душит злость – "палочки", сразу видно он из тех "Кому на Руси жить хорошо". Лучше уж были пули чем такое "счастье", он Сашка согласен снова отправиться в Афганистан на войну, там ему было несравнимо легче, хоть и опаснее… Невыносимо ноют сломанные ребра, каждый вздох отдается острой болью, но терпи солдат, стисни зубы и терпи, иначе нельзя, нет выхода. Бессмысленные ружейные приемы доводящие людей порой до настоящего черного безумия, до пены на губах и совершенно дикий "фрунт"  – так здесь называют эту жестокую строевую подготовку. С утра до вечера плац оглашался громогласным ревом команд, хором повторяемых унтерами, буханьем сапог и прикладов и в довершение – звонкими звуками ударов по живому телу. Их здесь учат, точнее дрессируют по старому, еще покойного императора Павла Первого воинскому уставу, вот только сплошь и рядом нарушают его сами наставники безбожно. Позднее, готовясь к экзамену на унтер-офицера, Александр заодно мельком просмотрит и этот оригинальный сборник военной мудрости начала 19-го века. Там конечно, на взгляд нашего современника, много несуразностей, есть вообще дикие требования, так например за случайный выстрел в бою по противнику солдата могли расстрелять, огонь в строю следовало вести строго залпами по команде офицера. Но черным по белому в той толстой книге было указано, что при обучении нижних чинов насилие применять строго запрещено, максимум дозволенного – наставник мог "править руками" стойку или положение тела рекрута и все. Видимо, не задумывался совершенно бедняга император, почему в его стране слова "учить" и "бить" означают примерно одно и тоже, пока его самого верные слуги престола не "поучили" табакеркой и шарфиком. Лучше бы действительно в ходу были палки… их главный учитель, он же главный палач, его имени никто из солдат не запомнил, уж слишком замысловатое оно и вычурное для русского слуха, какой-то фон Фр…фф, они тогда называли его Немцем, вкладывая в это слово всю жгучую ненависть рядового солдата к жесткому, тупому и ублюдочному начальству. Этот садист, не иначе у человека были серьезные проблемы с психикой, находил прямо особенное удовольствие в жестокой муштровке нижних чинов с утра до вечера, даже нередко на обед не отлучался, так его сам процесс занимал. Главным инструментом для управления "серой скотинкой" у Немца была не пресловутая "палка капрала", а тяжелый и длинный кавалерийский палаш в железных ножнах, этим оружием он орудовал поистине виртуозно, с одного удара ломал ребра и пальцы, пробивал головы. Обычная дневная норма у него состояла в том чтобы покалечить, как минимум, одного-двух человек, но иногда этот фашист входил в азарт, и пробегая вдоль строя, лупил своим длинным железным дрыном всех подряд, пока из сил не выбивался, тогда горе тем, кто оказывался в крайних рядах и на кого сыпались удары. В довершение всеобщего ужаса, сам главный "учитель" еще и по-русски толком не говорил, только матерно ругался и размахивал своим палашом. Вчерашние крестьяне и мещане, недавно забритые в солдаты, долго не могли никак понять, чего же от них собственно хотят. Избитые нижние чины на следующий день вынуждены были снова вставать в строй на плацу, симулянтов и притворщиков Немец не терпел, и перед отправкой в лазарет отпускал на солдатскую спину положенные по уставу 300 розог, которые отличались от печально известных палок-шпицрутенов только названием. Правда, ни разу такого количества "палок" по воспоминаниям Александра не выходило, забитые и запуганные фельдфебель и унтер-офицеры считать удары в присутствии отца-командира не осмеливались. Подневольные и неумелые палачи, взятые из числа своих же нижних чинов, назначенных по жребию, били свою жертву до тех пор, пока "нерусское благородие" не давало отмашку. Частенько на выходе после очередного "справедливого наказания" получался уже полутруп. Местная медицина не только не лечила, но еще и почти не кормила своих узников, справедливо полагая что, зачем на них ценные продукты тратить, все равно помрут. Такой вот страшный и безжалостный конвейер получался: плац – лазарет – кладбище, не мало из тех с кем Александр прибыл в часть уже прошли по нему, это дорога в один конец. Были в батальоне кроме Немца и другие офицеры, но они, как правило, пьянствовали в городе с веселыми "девицами", и только на больших построениях по церковным праздникам и торжественным дням нижние чины с удивлением обнаруживали перед строем неких совершенно незнакомых "их благородий" в помятых офицерских мундирах, да еще и с опухшими от многодневных возлияний мордами. Позднее, год спустя, когда батальон превратился в полк, состав обер-офицеров сменился полностью, новый командир всех алкоголиков "вычистил" со службы без всякой жалости и снисхождения. Но это будет еще не скоро, а пока Проклятый Немец буквально царил в этом аду, который по недоразумению считался воинской частью. Третий батальон Омского егерского корпуса, или тринадцатого егерского полка в другое время назвали бы штрафным или дисциплинарным, но местные военные специалисты еще не додумались до такого специфического изыска. Внимательный критик и знаток эпохи "нового времени" вправе возмутиться – егеря, это же "элитные войска", что-то вроде современных ВДВ или пресловутого, столь любимого авторами детективов СпН ГРУ? Все правильно, так и было… но только лет за пятьдесят до описываемых событий, а в начале 19-го века господствующая "линейная" тактика низвела егерей до обычной, даже скорее "второсортной" пехоты, малопригодной для генерального сражения. Известный исторический факт: В Новгородском мушкетерском полку, который под Аустерлицем бежал на глазах у Александра первого, офицерам было запрещено носить темляки на шпагах, солдатам – тесаки. Обер-офицеров не производили в чины и не увольняли, а солдатам добавили еще по 5-ть лет службы, куда уж дальше и так до "дембеля" доживают лишь считанные единицы? И как крайняя степень наказания – полк переименовали в 43-й егерский! Кроме того, в начале 19-го века егерские батальоны из корпусов только начали сводить в полки, подобная перетряска в штатном составе, обычное явление в начале каждого нового царствования, сопровождалась привычным российским бардаком и неразберихой.