- Мартин, я могу поговорить с сэром Джорданом Льюменом, его кавалерами и рыцарями?
- Разумеется. Вы уже достаточно хорошо себя чувствуете?
- Достаточно для того, чтобы суметь постоять за себя и за честь государства.
Никто толком не понял тайного смысла сказанного, поэтому все промолчали.
- Граф, передайте им, что я хочу беседовать с ними через тридцать минут. Я отдохну ещё немного и приму их в кабинете, если вы мне выделите таковой.
- Само собой разумеется, всё что прикажете. Изволите ещё что-нибудь?
- Нет. Теперь я хочу побыть наедине со своими подругами. Зайдите за мной через полчаса.
Мартин Бенк откланялся и спиной вышел из комнаты. Он почувствовал в этой девочке такую силу духа и грозность, какую никак не ожидал. Робин рассказывал о ней совершено другие вещи. Она вовсе не трусливая и не безвольная, и, как он надеется, вполне разумная для того, чтобы всё сейчас решить правильно. Потому что лично он уже не понимал что происходит. На кого стоит класть подозрение и стоит ли это делать вообще? Ведь нож действительно мог быть всего лишь случайностью…
А принцесса осталась ещё поговорить с окружившими её девушками, однако, не затрагивая при этом темы своих подозрений.
В просторной комнате, одну половину которой занимал широкий стол, шкаф с встроенным баром, два кресла и мягкий кожаный диван, а другую небольшая библиотека, находившаяся на некотором возвышении над первой половиной, всё тщательно обговаривали и обдумывали рыцари ордена Стеллы Нордмунской. Некоторые пили виски, другие бренди, третьи предпочитали сохранять ясность мыслей. Первой речи ждали, как и полагается, от графа Льюмана, как от самого старшего, ну и само собой, их предводителя. Он никак не мог начать, потому что не знал, как объяснить сложившуюся ситуацию. Ответы на вопросы стоявшие в глазах мужчин он не знал, но знал одно – все, кто в курсе произошедшего, думают, что это олтернцы покушались на принцессу и никак иначе. Опровергнуть эту гнусную, начинавшую распространяться мыслишку следовало как можно скорее и любыми способами, так сказать, уничтожить в корне. Но в привычках Джордана было всё тщательно, очень тщательно обдумывать, прежде чем совершить какое-либо действие или приступить к утвердительным высказываниям. Поэтому первым сорвался барон Ван Стройер. Августин был горячим, не лишённым лоска юношей, эффектным и экспрессивным, в целом спокойным и умиротворённым, но иногда несдержанным. Особенно когда что-то касалось репутации, чести, его самого или его друзей.