Однажды я попросил Асеева посмотреть стихи некоего молодого поэта, которые мне принесли.
Стихи были явно формалистические, автор всячески упражнялся в звуковой игре словами, в подборе аллитераций. Асеев посмотрел, почитал и стихами не заинтересовался.
— Такое мы когда-то делали, и я, и Кирсанов, это все отработано. Вот я вам почитаю стихи одного молодого. Хотите?
И, вытащив несколько листков, он стал читать мне странные, сложные, порою вычурные, мудреные стихи. «Приснилось мне, что я оброс грибами» — эта первая строка сразу привлекла мое внимание. «Кто это?» — спросил я. «Виктор Соснора, — ответил Асеев. — Рабочий, живет в Ленинграде».
Соснорой в то время Асеев очень увлекался, написал о нем, добивался повсюду, чтоб стихи Сосноры печатались, чтоб была издана его книжка.
«Еще никто в мире не писал ничего подобного», — сказал Николай Николаевич, блестя глазами. И прочел мне еще несколько стихотворений. В одном из них поэту являлся молчащий черный человек, стихотворение было мрачное. Асеев сетовал, что поэзию Сосноры редакторы не ценят, не понимают.
Если Николай Николаевич чем-либо увлекался, он говорил о предмете своего увлечения — будь то стихи, прочитанная книга, интересный человек — всем и по многу раз, забывая, что уже прежде рассказывал об этом.
Помню, как он настойчиво советовал мне прочесть книгу Бэзила Дэвидсона «Речные пороги», которая восхитила его резким, правдивым обличением капитализма. «Ведь это сильнейшая критика, беспощадная, убийственная». Недели две снова и снова вспоминал он об этой книге.
В другой раз он с большим одобрением говорил мне о Филиппе Боносски, его книге «Волшебный папоротник».
Как-то я сказал Асееву о том, что в «Москве» опубликован впервые в СССР роман Бунина «Жизнь Арсеньева».
— Ну и как? Вы прочли?
— Да, — сказал я. — Необыкновенный мастер. Книга проникнута такой тоской о покинутой родине, с такой любовью воскрешены в ней вёсны и осени, восходы и закаты! А какая это живопись словом.
— У вас есть? Принесите.
Прочитав «Жизнь Арсеньева», Асеев остался равнодушен.
— Да, конечно, — сказал он раздумчиво и вяло, — проза прекрасная. Но весь в прошлом, дворянин, помещик. А мы с Маяковским знаете почему так быстро сблизились? Потому что мы оба были уличные ребята, мы так и росли. Не то что Бунин. И с Пастернаком такой близости не могло у меня быть, как с Маяковским. Пастернак ведь вырастал совсем в другой среде, вы знаете, отец — художник, академик, в доме бывали художники, музыканты, писатели. Лев Толстой. Пастернак учился в Германии. Совсем иное.